За площадью улицы были почище, но все-таки выглядел Миров бедновато, даже Галдерберн смотрелся куда пристойней. Проехав несколько кварталов, путники свернули. Дальше начинались высокие заборы, за которыми находились мастерские.

Сейчас, под вечер, там было тихо. Где-то неподалеку тихо зазвонил колокол - красные жрецы призывали верующих зажигать огонь и молиться. За оградой тявкнула собака, больше никаких звуков.

–  Дяденька, а ты на каковском языке с ним говорил?
– обратился к Туйвину Кестис.

–  Вроде как не по-нашенски. "Ковыр" - это чего?

–  Тебе без надобности, - отрезал коротышка.
– Здесь направо, колченогий говорил.

За мастерскими начались жилые кварталы. В окошках горели огни, но местные уже начали запираться на ночь - хлопали ставни, лязгали засовы. Эта суета Туйвину понравилась - боятся мастеровые, стерегутся ночных гостей. Значит, квартал Ахагала здесь сильно стоит, так он объяснил. Здесь, в этих кварталах, мастеровые живут кучно - и то страшатся, значит в городе правильный порядок.

–  А в Джагайе тоже так?
– спросил Кестис.
– Вы же из Джагайи, дяденьки?

–  Здесь не Джагайя, здесь другой народишко, - ответил Туйвин.
– Джагаи бояться никогда не умели, нет у них к тому таланта, а теперь и вовсе - только рады, если кто их обидеть вздумает. Потому и плохо истинным людям в Джагайе.

–  А этот нищий, вроде, не похож на истинного человека, - заметил Морт, - как по мне, настоящий элириец, самый обычный.

–  Конечно, здесь в квартале Ахагала местные обретаются.

–  Не понимаю.

–  Ничего, вернешь память, сразу все уразумеешь. Ты мне только не мешай сейчас дело сладить и лошадей продать. А потом и о жизни потолкуем.

"Сломанная подкова" располагалась дальше ремесленных кварталов, в трущобах, по сравнению с которыми небогатые домишки мастеровых казались едва ли не роскошными.

Среди убогих развалюх и развалин постоялый двор выделялся разве что размерами, но выглядел столь же невзрачно. Из распахнутых дверей лился свет, внутри играла дудка, и визгливый женский голос выводил похабную песню о сельской девице, которая пошла в лес, повстречала медведя, да и раздумала возвращаться в деревню, потому что медведь - большой хозяин леса, и хозяйство у него больше в десять раз, чем у жениха девицы. Морту песня не понравилась, а Кестис, слушая, глупо улыбался.

Певица закончила последний куплет, как раз когда путники были у дверей. Внутри застучали кружки по столам - слушатели выражали восторг. Раздались крики:

–  Спой еще, красотка!..

–  Эй, играй, музыкант! Жарь еще!..

–  Эй, милашка, а не хочешь на мое хозяйство глянуть?.. Я в постели - чистый медведь!

–  Какой же ты чистый, ты грязнее грязи, лес тебя возьми!

–  На себя погляди, урод!

Началась драка, из дверей доносились удары, треск и вопли постояльцев. На крыльцо вышел бородатый мужчина в драной рубахе. Зевнул, поглядел на приезжих.

Ему было скучно - похоже, нынешняя гульба с потасовкой и бранью была здесь делом обычным.

–  Никак гости к нам? Заходите, почтенные, я сейчас конюху велю, чтобы лошадок обиходил.

–  Кестис, поди сюда, поможешь мне поклажу сгрузить.

–  Так я конюху скажу, он и мешки ваши внесет, - предложил хозяин.

–  Сами управимся, - буркнул Туйвин.
– Нечего твоему конюху наше имущество лапать.

–  Никак ценное там что?
– с притворной безразличностью осведомился хозяин.
– Так у нас все честно, не воруют. Я завсегда гляжу, чтоб постояльцам никакого беспокойства.

Туйвин с Кестисом сняли вьюки, притворяясь, будто они наполнены не травой, а чем-то более весомым. Хозяин наблюдал, туго набитые тюки его заинтересовали. Морт тихо спросил:

–  Может, хватит притворяться? Здесь-то не перед кем изображать состоятельных путников с большой поклажей. Не вводи местных в соблазн.

–  И то верно, - признал коротышка.
– Я больше по привычке.

Морт спешился и взял у Кестиса мешок.

–  Эй, хозяин, любопытствуешь, с чем мы приехали? На, лови!

Мешок полетел в хозяина. Тот охнул, ожидая тяжкого удара в грудь, но поймал и удивился невесомости снаряда. Пощупал, и на его широком лице возникла глупая ухмылка.

–  Это чего?

–  Это ничего. Веди в зал и зови своего конюха.

Трапезный зал постоялого двора оказался длинным и широким помещением - слишком обширным для такого убогого здания, но большая часть его тонула в полумраке.

Освещение было скудным - два десятка плошек с дрянным маслом, причем половина их горела в дальнем от двери конце, там двое бойких молодцов наливали пиво из огромной бочки, там же играл на дудке тощий парень и пела женщина. Они как раз затянули новый мотив, на этот раз бесконечно долгую и жалостливую балладу о моряке, который не вернется к жене из плавания. Морт и его спутники прошли через зал, отыскали свободный стол, Туйвин переговорил с хозяином насчет комнаты для четверых… а песня тянулась и тянулась.