Э, была не была! Расстреляют - пусть, тут тоже не жизнь. Все равно подохнешь. Открыли ворота, нас вышло человек сорок. Может быть, вышло бы и больше, но объявление слышали только ближние, а дальние ничего не слышали.

Построились. Стоим молча. Исподволь осматриваю соседей. Кто они? Настоящие западные Украины или такие же, как я? Не понять. Все молчали. Мысленно перебираю украинские слова и обороты речи. Вышел немецкий офицер. Ну, этот не страшен, вряд ли он знает украинский язык. Офицер подошел к переднему, ткнул пальцем и громко произнес: «Кукуруза!» Тот сначала не понял, в чем дело. Соседи объяснили: «Повторяй, дурак, - кукуруза!" Затем все по очереди прокричали название этого злака. Оказывается, так ищут евреев. Немцы знают, что еврей букву "р" не выговаривает. Когда с этим было покончено, немец махнул рукой, и мы стали входить в канцелярию. В переднем углу висит икона. Каждый, проходя мимо, оборачивается и крестится. Я тоже перекрестился. Вдоль длинной комнаты или коридора стоят столы, много столов. За ними сидят писари. Это наши же пленные, более или менее владеющие немецким языком. Ну, думаю, вот тут держись, начнут выпытывать. Ничуть не бывало! Писарь взял бланк и вписал туда анкетные данные: фамилия, имя, отчество, воинское звание и куда идешь, то есть домашний адрес. Все это я отчеканил «по-украински», как только смог, конечно. После этого нас вывели, построили, приказали: "Запевай!". Мы запели "Распрягайте, хлопцы, кони" и пошли на выход. При выходе напоследок лупили еще по головам палками, вероятно чтобы мы не забыли о Кировограде и плене. Иду по улице, весь сжался в комок, так и кажется, что вот-вот крикнут: "Эй, вернись!" Ну, думаю, черта с два, все равно дам деру! А пока иду и не оглядываюсь. Прошел с километр и оглянулся. Слава богу, никого нет, я один. Товарищи мои по выходе тоже исчезли, как дым. Видимо, такие же украинцы, как и я. Посмотрел в свой пропуск. В конце по-русски добавлено, что мне следует идти домой прямой дорогой, не останавливаться, а в случае вынужденной остановки регистрировать пропуск у немецких властей или старост.

"На черта мне Западная Украина?
– думаю я, - пойду на восток, может, еще до фронта доберусь!" А пока надо подкрепиться.

Борщ как поэма

Пришел в первую деревню. Оказывается, там хорошо знакомы с нашим братом. Предупредили, чтобы не наедался. А то один наелся и умер, сказали они. Но как тут удержаться? Наелся молока с хлебом. Знаю, что нельзя много, но удержаться не могу. Еле успел выбежать во двор - все вырвало. И пошел я так по Украине из дома в дом, из деревни в деревню. Не то бродяга, не то нищий. Надо отдать справедливость, тут воочию я убедился в гостеприимности украинского народа. Помню такой случай. Зашел в одну хату. Сидит старушка. Одна, муж и дети воюют. Бедная. Ничего нет кушать, потому что нет коровы.

– Ничего не надо, бабушка, я просто посижу, отдохну.

– Нет, нет, я так не отпущу. Вынула из печки борщ, постный, ничем не заправленный. К этому времени я уже совсем оправился (организм ведь молодой), стал уже разбираться в местной пище. Из уважения к этой доброй женщине похлебал борщ. В душе показался себе подлецом. Ну, зачем я побеспокоил старушку?

Население оккупированной территории осенью и зимой 41-го года в материальном отношении жило хорошо. Хлеб остался в скирдах не обмолоченный. В первые дни оккупации немцам было не до хлеба, они шли стремительно на восток. Оказалось временное безвластие. Поэтому снопы тащили домой свободно, кто как может, на лошадях, быках или на плечах. Многие мужики или из плена вернулись, или дезертировали, или вообще не успели мобилизоваться. Почти у каждого во дворе появились скирды. Пошла молотьба. Пленные нарасхват, как рабочая сила. Сахарная свекла была выкопана, но оставлена в поле в кучах (буртах). Сначала тащили свеклу в мешках, потом стали возить на лошадях. Самогон гнали открыто, конвейером. Пошла поголовная пьянка. Молодежь ударилась в женитьбу. В воскресенье в каждой деревне по 3-4 свадьбы, музыканты не успевают обслуживать. А духовой оркестр на свадьбе считается обязательным. Надо сказать ради справедливости, что украинцы умеют пить и веселиться, а особенно петь, когда выпьют. Случаи хулиганства, драк чрезвычайно редки. Однако я забежал далеко вперед. Пока я еще шагаю по Кировоградской области, ночую, где застанет ночь.

Наконец, я прибыл в деревню Конёлы Жажковского района Киевской области. Говорю "наконец", потому что эта деревня оказалась моим пристанищем, по крайней мере на полгода.

Сижу как-то в хате у одной старушки. Вдруг слышу звуки духового оркестра. Смотрю, на телеге сидят человек шесть музыкантов и наяривают развеселую польку "Кужель". Сзади идет толпа принаряженных девушек и парней.

– Что это?- спрашиваю.

– А это веселье, свадьба.

– Куда они едут?

– В дом жениха.

Меня, как музыканта, это конечно чрезвычайно заинтересовало. Хозяйка, словно читая мои мысли, сказала:

– Ты тоже можешь туда пойти, чарку поднесут, у нас это не возбраняется. Тут недалеко, через два дома.

Я, конечно, пошел. Музыканты сгрудились около хаты во дворе, собирались играть. Подошел, поздоровался. Спросил, что будут играть.

– Краковяк!

– А можно мне?

– Пожалуйста!
– и протягивают мне трубу. Заиграли "Краковяк". Я пустил все мои вариации. Музыканты, конечно, вытаращили глаза от изумления, да и публика поняла, что за птица к ним залетела. Пошли знакомства, излияния. Особенно неистовствовала одна старушка, моя будущая соседка Степания.

– Ты никуда не уходи, слышишь? Никуда! Я следить буду! Потом ко мне пойдем! Слышишь? Никуда!

И так все время до самого конца свадьбы. Пришли к Степании. Позвали невесту. Оказалась вдова лет 35-40. Муж умер по болезни два года два назад. Бедная, конечно. Глиняная хата и клуня для коровы. Имеет полкоровы. Это меня удивило - как это полкоровы? Что же вы ее пополам рубить будете, что ли?

– Нет, зачем рубить? День держу я, кормлю и дою, а вечером перегоняю к соседке, она один день кормит и доит.

– И так целый год?
– спрашиваю я.

– Да, целый год. У нас многие так держат.

Проснулся на другой день, лежу и думаю. Горько усмехаюсь. И куда тебя занесло, Порфирий? Кто ты теперь, сержант Андреев? Примак! Слово-то какое! Примак. Вчера еще был босяк, нищий, беглый пленный, а сегодня хозяин, хату имею и еще полкоровы. Да и жену в придачу. Вот ведь как жизнь оборачивается. А в Кировограде голые трупы валяются. Под Москвой мои товарищи в снегах, в окопах лежат. А я в примаках.

Но ведь можно и здесь воевать. Посмотрим. Познакомлюсь с людьми. Говорят, в деревне полно пленных. Посмотрим, Порфирий! То есть , как это Порфирий? Ведь я же Петро! Олух царя небесного! Действительно, трудно сразу привыкнуть к новому имени.

Немного об укладе жизни украинцев. Моя хозяйка в деревне не считалась бедной. Как-никак, имела полкоровы. Работала, не зная усталости, в колхозе, "сапала буряки» (окучивала сахарную свеклу), была лайковая (звеньевая) в бригаде, одним словом - передовая труженица. Но что имела? Бедность, до крайней степени бедность. Причем не от войны, война ведь только началась , и хозяйка моя от нее ничего не потеряла. Глиняная хата, разделенная от сеней пополам глиняной стеной. Вторая половина не жилая, вроде склада. Жилая комната представляет собой каморку четыре метра длиной и три шириной. Половину занимает печка. В переднем углу стол и одна табуретка, у стены деревянная кровать. Никакой перины или матраца и в помине нет. На кровать кладется солома и накрывается грубым рядном (вроде мешковины). Одна-единственная подушка. Сама спит на печке, на голых кирпичах. Как она ухитряется поместиться на крохотной площадке - трудно сказать, я, например, не смог бы при всем желании. Пол глиняный, как вообще во всех украинских хатах.