Проезжаем Чехословакию. Чехи относятся к нам доброжелательно, на остановках угощают фруктами. Конечно, беседуем о войне. Сообщают скудные сведения о положении на фронте. Немцы на Кавказе, у Сталинграда. Неприятно и совестно: люди воюют, а мы едем черт знает куда, и ничего с этим поделать нельзя. Можно, конечно, уйти с эшелона, но куда? Дальше что? Без документов, не зная языка, оборванцами? Это прямо угодить в гестапо, а расправа известная.

Как-то утром проснулись. Поезд стоит. Вылезли из теплушек. Что это? Кругом высокие горы. Впереди гора вся белая, голая, а с трех сторон такие же горы, но покрытые хвойным лесом. В долине прямо перед нами какой-то город, с остроконечными шпилями, церквями, с красной черепицей на крышах. Раньше я никогда не видел гор, только в кино и на картинках. На меня они произвели прямо удручающее впечатление. Чувствую себя букашкой перед этой громадиной, они давят на меня своей мощью, кажется, что я в мышеловке и что вот-вот эти исполины меня раздавят.

Пошел расспрашивать по эшелону, где мы. Выяснил. Оказывается, мы в Зальцбурге. Родина Моцарта, моего любимого композитора! И когда мы успели? Вчера еще были в Чехословакии, а сегодня в Австрии. Ну и ну! А горы эти - Альпы. Когда поезд тронулся, стал рассказывать своим попутчикам об Австрии, что еще помнил из географии, об истории Австро - Венгрии, о Моцарте, спел несколько арий из "Фигаро". Все слушали с интересом. но больше нас интересовало наше будущее, куда нас везут.

Через несколько дней приехали в город Вёргль, в распределительный лагерь. Наши неистощимые мешки заставили вытряхнуть. Образовалась целая гора хлеба и сала. Зачем это было нужно - непонятно, вероятно немцы боялись отравления испорченными продуктами. Но наши предприимчивые хлопцы и тут проявили солдатскую находчивость: ночью пробрались туда, и большая часть продуктов снова в мешках.

На другое утро кто-то из хлопцев пустил такую "утку": все семейные будут отправлены на работу к хозяевам (крестьянам), а остальные на заводы и фабрики. Конечно, все хотят к хозяевам, ведь кормежка от пуза! Вот тут и началось!.. Зрелище невиданное, немыслимое, никогда никем не описанное! Стали лихорадочно жениться. Все, желающие сочетаться узами Гименея, высыпали на площадь, образовали два круга - внутренний (невесты) и наружный (женихи). Идут навстречу друг другу и выбирают себе супругов. Скептики, со смехом наблюдают за ними. Вот из рядов выходит парень, подходит к девушке, берет ее за руку и выводит из круга. Потом берут свои мешки и идут в отдельный барак для женатиков. Часовые по углам, конечно, ничего не понимают и не обращают внимания на них. Таким образом, за несколько часов переженились несколько сот пар.

Остались холостыми мы, Фомы-неверующие, пожилые мужчины и женщины, да не очень симпатичные девушки. Впрочем, мне тоже было сделано несколько предложений, но я их вежливо отклонил. Что происходило в эту "брачную" ночь в бараках женатиков, можно только вообразить. Впрочем, были девушки и молодые люди, которые воздержались, от свадеб, в том числе и Галя. Забегая вперед, скажу, что было потом с новоявленными семейными парами. При выходе из лагеря их, естественно, разделили. Многие в знак протеста отказались выходить из лагеря. Тогда их вывели насильно и отправили в штрафные лагеря на два месяца. Что такое "Райхенау", мужской штрафной лагерь в Инсбруке, расскажу позже, я там был два раза, это ад на земле.

Последнюю ночь в Вёргле почти никто не спал. Все чувствовали, что наступают большие перемены, что приходит пора расставания и поэтому спешили воспользоваться последними минутами наиболее полно. На двухэтажных койках кипит интенсивная любовь. Народ ведь молодой, горячий. Иногда среди вздохов, шепота раздаются сладострастные стоны. Чей-то девичий возглас:

– Хлопцы, что ж все спокинули меня? Идите ж кто-нибудь!

– Шепот среди ребят: "Иди, Митя, вон к той, она теперь одна".

Наступило утро. Оргия, уже прикрытая одеялами, продолжается. Наконец, раздался пронзительный свисток. Ох, уж этот свисток, такой излюбленный немцами свисток! Он так прочно связался с жизнью в Германии, что и сейчас звучит у меня в ушах. Вышли на плац с вещами, построились. У выхода из лагеря стоит стол, за ним писарь, кругом немецкое начальство. По очереди подходим к столу. Теперь уже мужчины отдельно. Спрашивают фамилию и имя. Тщательно записывают. Затем вещают на шею бирку с номером. Мой - 607. Отныне я не Петр Прищепа, а просто № 607 со всеми моими потрохами, прошлый и настоящим.

Вывели из лагеря, построили по отдельным командам и отправили на станцию грузиться. Мы, жашковские, все в одной команде, она довольно большая. Погрузились в вагоны, поезд тронулся, поехали куда-то на запад, как оказалось, в сторону Инсбрука, столицы Тироля. На ходу поезда к нам в вагон вошли три немца. Двое военных, а третий в штатском, - маленький, горбатенький. Велели всем встать. Обошли весь вагон, внимательно осмотрели нас, как покупатель осматривает скот на базаре (простите, за избитое сравнение). Выбрали двоих: меня и одного украинца по фамилии Захария из соседней с Конелем деревни. Парень он рослый, сильный, немного сутуловатый, но тихий, с душой ягненка. А вот по части меня, тут они явно просчитались, я им порядочно попортил крови, как выяснится впоследствии. Нам обоим повесили на шеи большие продолговатые зеленые доски с таинственной надписью "Имст". Немцы вышли, мы сели. Гадаем, что означают эти проклятые доски? Такие доски обычно вешали раньше на шею осужденных перед казнью.

Проехали Инсбрук. Иногда поезд останавливался, и высаживалась очередная команда. Наконец, приехали и мы. Сошли. Стоят люди с такими же дощечками. Присоединяемся к ним. Читаю название станции : "Имст". Так вот оно что! Это, оказывается, городок, в который мы приехали, так называется.

Между тем события разворачиваются: нас начинают строить. Мы, военные, быстро разобрались, а вот гражданские, не служившие в армии, замешкались. Тут маленький уродец проявил необыкновенную прыть: истошно заорал фальцетом что-то по-немецки, стал тыкать своими кулачками в стены, потом отбежал в сторону, набрал камешков и стал ими бросать в нас. Это было не так страшно, как смешно. Однако мы поняли: здесь нас могут и будут бить.

Привели в лагерь. Он из четырех бараков по четыре комнаты в каждом. Перпендикулярно к ним другой такой же барак. Там столовая с кухней, канцелярия, квартира лагерфюрера. Два крайних барака обнесены колючей проволокой. Вышло какое-то начальство. Рассматривают нас, как диких зверей. Здесь русские впервые, до нас не было.

– Кто понимает по-немецки?

Молчим как рыбы. К стыду моему должен признаться, что я изучал этот язык и в техникуме, и в институте, но так плохо (лишь бы сдать), что начисто забыл все. Да и остальные трое или четверо изучали. А теперь стоим как истуканы. Привели долговязого поляка. Тот знал русский и немецкий довольно сносно. Объяснил нам, как себя вести. Развели по штубам (комнатам). На стене висит инструкция на русском языке "Правила для рабочих с Востока". С немецкой аккуратностью перечислены все наши обязанности. В начале и в конце подчеркнуто: только при соблюдении всех этих правил мы можем рассчитывать на приличное обращение.