— Да, а почему бы ты выбрал камень? — спросил его Рон.

— Ну, раз он может возвращать людей, мы бы снова увидели Сириуса… Грозного Глаза… Дамблдора… моих родителей…

Ни Рон, ни Гермиона не улыбнулись.

— Но у барда Бидла сказано, что им не хочется возвращаться, да? — сказал Гарри, вслух размышляя над сказкой, которую они только что услышали. — И, наверное, не так уж много было историй о камне, который может воскрешать умерших. Ведь не было? — спросил он у Гермионы.

— Нет, — грустно ответила она. — Вряд ли кто-нибудь, кроме мистера Лавгуда, может обманывать себя, что это возможно. Скорее всего, Бидл позаимствовал идею философского камня, понимаешь, только тут камень не делает человека бессмертным, а возвращает назад к жизни.

Запах из кухни усиливался: пахло как будто горелыми подштанниками. Гарри подумал, сможет ли он съесть достаточное количество стряпни Ксенофилия, чтобы не обидеть его.

— Но вот насчёт плаща, — медленно проговорил Рон. — разве вы не видите, что он прав? Я так привык к твоему плащу, Гарри, и никогда толком не задумывался, какая это отличная вещь. Я о других таких никогда не слышал. Он никогда не подводит. Нас под ним ни разу не засекли…

— Ну конечно, мы же были под ним невидимы, Рон!

— Да, но всё, что он говорил про другие плащи — а они, знаешь ли, не по кнату за десяток продаются — это правда! Мне раньше в голову не приходило, но я про них слыхал: когда они стареют, из них чары выветриваются, или, бывает, рвутся от заклятий, и получаются дырки. А Гарри плащ достался от отца, значит, он даже не новый, так? но он… просто идеальный!

— Да, это так, Рон, но камень…

Пока они переговаривались шёпотом, Гарри бродил по комнате, слушая их только краем уха. Подойдя к винтовой лестнице, он рассеянно обратил взгляд наверх, и кое-то сразу же привлекло его внимание. С потолка комнаты этажом выше на него смотрело его собственное лицо. После мгновенного замешательства он сообразил, что это не зеркало, а картина. Движимый любопытством, он начал взбираться по лестнице.

— Гарри, ты что? Думаю, не стоит тут ходить и всё разглядывать, пока его нет!

Но Гарри уже добрался до следующего этажа. Луна украсила потолок своей спальни пятью превосходно нарисованными портретами: Гарри, Рон, Гермиона, Джинни и Невилл. Они не двигались, как это делали картины в Хогвартсе, но в них всё равно была какая-то магия. Гарри показалось, что они дышат. Вокруг портретов извивалась как будто тонкая золотая цепочка, соединяющая их вместе, но вглядевшись как следует, через минуту или около того Гарри понял, что на самом деле цепочка складывалась из одного слова, написанного золотыми чернилами, повторённого тысячекратно: «друзья…друзья… друзья…»

Гарри почувствовал прилив нежности к Луне. Он оглядел комнату. Возле кровати висела большая фотография: маленькая Луна и женщина, очень похожая на неё. Они стояли обнявшись. На этом снимке Луна была причёсана куда лучше, чем в любой день, когда Гарри видел её в жизни. Фотография была покрыта пылью. Это показалось Гарри немного странным. Он внимательно осмотрел всё вокруг. Что-то было не так. На бледно-голубом ковре тоже лежал толстый слой пыли. Дверцы гардероба были распахнуты, одежды в нём не было. Кровать казалась холодной, негостеприимной, как будто в ней не спали несколько недель. По ближайшему окну тянулась паутина, вырисовываясь на фоне багрового неба.

— Что там такое? — спросила Гермиона, когда Гарри спустился по лестнице, но прежде чем он успел ответить, из кухни поднялся Ксенофилий. Он был уже на самом верху лестницы и держал в руках поднос, на этот раз уставленный тарелками.

— Мистер Лавгуд, — обратился к нему Гарри, — где Луна?

— Что, простите?

— Где Луна?

Ксенофилий остановился на верхней ступеньке.

— Я же… я уже сказал: она ушла к Нижнему мосту наловить плим-плимов.

— Тогда почему вы поставили на поднос только четыре тарелки?

Ксенофилий попытался что-то сказать, но не мог издать ни звука. Было слышно только непрерывное пыхтение печатного станка да лёгкое дребезжание подноса: у Ксенофилия тряслись руки.

— По-моему, Луны здесь нет уже много недель, — сказал Гарри. — Исчезла её одежда, в кровати давно никто не спал. Где она? И почему вы всё время смотрите в окно?

Ксенофилий уронил поднос. Тарелки с грохотом разбились. Гарри, Рон и Гермиона вытащили волшебные палочки. Ксенофилий застыл, его рука замерла на полпути к карману. В этот миг печатный станок переполнился, бесчисленные номера «Придиры» потоком хлынули из-под скатерти по всему полу, и машина наконец смолкла. Гермиона нагнулась и подняла один журнал, не отводя палочки от мистера Лавгуда.

— Гарри, взгляни! — Он подошёл к ней так быстро, как только позволял кавардак на полу.

На передней обложке «Придиры» красовалась его фотография, удостоенная подписью «Неугодный номер один» и сопровождавшаяся суммой вознаграждения.

— Значит, у «Придиры» теперь новые взгляды? — холодно поинтересовался Гарри. Его мысли неслись с бешеной скоростью. — Так вот зачем вы ходили в сад, мистер Лавгуд? Отправили сову в Министерство?

Ксенофилий облизал губы.

— Они забрали мою Луну, — прошептал он. — Из-за статей, что я пишу. Они забрали Луну, и я не знаю, где она… не знаю, что они с ней сделали. Но, может быть, они её вернут, если я… если я…