Начальник штаба сухо выслушал его объяснения, приказал выйти. Семен вы­шел. Маялся в тоске, на душе сделалось противно, но в худшее не верилось. По­шел по нужде.

– Стой, - сказал один из трех стоявших у штабной землянки вооруженных бой­цов.
– Приказано тебе стоять.

Тут вышел командир отделения. Прошел мимо не глядя. На ходу бросил: «За мной!» Он пошел, за ним те трое. Семен оглянулся на них ошалело.

– Не оглядывайся, - глядели со злостью. Оружие, как и положено при конвои­ровании, взяли в руки. Отвели метров на триста, поставили под раскидистым ду­бом. Семен все еще не верил в происходящее.

– Как же так, ведь я не враг, ребята. Ведь это случайность. Я ее найду - она там, на дороге. Я в бою добуду... я же не хотел, я не нарочно... какая мне выгода, я же сам пришел в отряд, мы же вместе...
– лепетал он.

– Молчи, морда жидовская. Выгоду все ищешь. Ты ее получишь. За утерю ору­жия в боевой обстановке приговариваешься к смертной казни, - сказал командир отделения.
– Пли!
– И грохнул негустой залп.

Пранягину, извратив факты, доложили о случившемся только назавтра.

Следующей убили Гуту Зальцман. Поступил приказ по соединению - сдать зо­лото.

Первыми драть со слонимских евреев золото начали, естественно, немцы. По их приказу полиция хватала среди бела дня человек триста пятьдесят-четыреста, кто под руку попадется - от детей до стариков. Евреев, конечно же. И гебиткомис- сариат объявлял, что на слонимское еврейство налагается контрибуция, - указы­валось чего и сколько должны несчастные слонимцы-евреи великому рейху, черт бы его побрал. И евреи собирали. Если к указанному сроку не успевали, залож­ников без промедления расстреливали и набирали новых. А размер контрибуции увеличивали.

В партизанских отрядах по приказу из Центра собирали золото, валюту - все, что имеет ценность, - для победы. Собирали с обывателей по селам и местечкам, где только можно было.

Гута не сдала мамино обручальное кольцо. Маму убили в гетто, и колечко было последним из того, что у девчонки осталось от некогда большой семьи, от роди­телей.

Адъютант начштаба отряда тотчас застрелил Гуту по приказу своего шефа.

Пранягин глядел на лежавшее у него на ладони колечко, из-за которого так легко и быстро убили двадцатилетнюю девчонку, а Дина смотрела на него. Его душу страдальчески мучили два противоречивых чувства - одно отказывалось воспринимать эту реальность, другое толкало броситься и убить этих гадов, урода начштаба и его адъютанта.

Дина взяла колечко, внимательно осмотрела его.

– Это не золото, - сказала она.
– Позолота. Тяжелое, может быть, серебряное.

Проверили, так и оказалось.

– Что теперь делать?
– спросил сам себя Павел Васильевич. И, помолчав, себе же ответил: - уже не сделаешь ничего.

То, что произошло потом, переполнило чашу терпения 51-й роты.

Трое разведчиков, узнав от местного крестьянина, что их лесник работает на немцев, расстреляли его по приказу командира разведгруппы. Надо было бы про­верить, что да как на самом деле, ведь на новой территории находились, людей местных совсем еще не знали. Поспешили, конечно. А потом выяснилось, что лесник - друг командира соединения Комаровского, а тот крестьянин, что на него навел, провокатор. И когда дошло до разбирательства, двое дружно переложили вину на третьего - это якобы он втянул их в грязное дело. Этим третьим был Бо­рис Шухмер, подпольщик из Слонимского гетто.

Приехал сам командир соединения. И парня без всякого суда пристрелил лично начштаба отряда в присутствии командира соединения. Чем выше судья, тем по­четнее при нем роль палача. Двоих других наказали тремя днями тяжелых работ. Пронягина даже не уведомили.

– Что происходит?
– не понимали бывшие подпольщики, партизаны из 51-й роты.
– Очень похоже, что осуществляется антиеврейский террор, геноцид чистой воды. В чем евреи будут виноваты завтра, а может быть, их расстрелять всех сразу, как это практикуют немцы?
– спрашивали партизаны друг друга.

Они построились у штаба отряда и потребовали объяснений. Простояли на мо­розе несколько часов, но к ним никто не вышел. Наутро роту построили приказом, оружие приказали положить на землю. Вокруг - остальные роты отряда с оружи­ем наготове, лица решительные. Боевые товарищи по оружию. Что им говорили комиссар, начальник штаба, командир соединения, коль так серьезно они готовы были видеть врагов в тех, с кем вместе громили вражеские гарнизоны, прорыва­лись из блокады, голодали? Командир соединения зол и суров - по лицу видно. Усы воинственно торчат в разные стороны. Каленым железом готов выжигать не­повиновение. Тут же Пранягин с опущенной головой. Молчит. Не молчит комис­сар соединения, коммунист, представитель от всех инстанций - ЦК и обкома. Он сейчас скажет партийную правду.

– То, что вы здесь вчера совершили, - контрреволюционный бунт! Все это бу­дет пресечено. Зачинщики - разоблачены. Многие из вас - сыновья богачей, бело­ручки, нарушающие порядок...

Песах Альперт вытянул руки ладонями вверх.

– Посмотрите, генерал. Это пролетарские мозоли. У кого из нас белые, барские руки?

Рота протянула руки командиру соединения. Дина и здесь вылезла вперед.

– Вы называете себя коммунистом, - сказала она, обращаясь к командиру сое­динения Комаровскому.
– Но коммунист - это интернационалист в высшей степе­ни. Ленин был таким. А вы - разжигаете в отряде национальную рознь и вражду. Прежде у нас такого не было. Вы Торквемада и черносотенец. То, что вы сделали с нашими товарищами, - это суд Линча.