– Пошли, - тихо сказала Лена. Теперь они держали оружие наизготовку. В двух­трех местах взбрехнули собаки, но вот Лена уверенно свернула во двор одной хаты. Собаки здесь не было. Они обошли со двора, с этой стороны в окошке сла­бо светился огонек. Слышался спокойный разговор. Лена осторожно стукнула в стекло. Видно было, как в хате качнулись тени, и женская фигура на миг закрыла собой свет.

– Кто?
– спросили из-за двери.

– Ваша Алена.

Дверь открылась. И еще не видно было лица говорившего, но по доброте че­ловеческого голоса стало ясно, юной партизанке Алене здесь рады. Это был дом Василия Николаевича Солодухи и его жены Анны Антоновны. Их сын Николай Солодуха давно был партизанским связным.

– Алена, доченька, праходь, кали ласка. У нас все тихо.

Зашли, обычная сельская хата - небольшая, крытая соломой, с земляным по­лом и огромной русской печью.

– Добрый вечер. Со мной наша Дина из отряда, - как только вошли в освещен­ную комнату, сказала Лена.

– Вот и добра, вот и добра, - ответили хозяева.
– Проходьте, сядайте, будем вячэрать.

Девушки не успели расположиться и осмотреться - последнее касалось только Дины, Лена, судя по всему, была здесь своим человеком, - а с печи их вниматель­но рассматривали их две пары любопытных детских глаз.

Дина и Лена сели на лавку, где им показали хозяева, - так, что из окна их не было видно, оружие продолжая держать в руках. Лена сразу стала расспрашивать, кто из деревенских мог выдать партизан отряда Золотова, часто ли бывает здесь молодой полицейский Савосько, кто еще из молодежи хотел бы податься в лес к партизанам и что известно о готовящейся полицейской акции против партизан - о том, что такая намечается, партизаны узнали буквально вчера. Дина вполуха слушала, что отвечают хозяева, но с большим интересом смотрела на детей. К ее удивлению это была явно еврейская детвора - черноволосые, в кудряшках, с пол­ными жгучего детского любопытства озорными карими глазенками. Когда на стол подали горячую бульбу в мундирах, кислое молоко, сало и сковороду со скворча­щей яичницей, все детское внимание с гостей переключилось на еду. Сначала они что-то зашептали друг другу, захихикали, а потом приумолкли, глядя, как взрос­лые едят. Но, несмотря на приглашение Дины слезть с печи и сесть за стол, не двинулись с места, пока хозяин дома не закомандовал:

– Машка и Мишка, а ну-ка, к столу!

Взвизгнув от радости, детвора тотчас ссыпалась с печи и уселась на лавку. Девочка - постарше, лет двенадцати, мальчонка - лет семи. Когда начали есть, девочка, как старшая, время от времени шептала ему на ухо: «не бери помногу», «не набивай полный рот», «подумают, что ты голодный». И стреляла глазами на незнакомых тетей. Мальчишка на ответы времени не тратил. Дина смотрела на них, и неожиданно у нее по щекам потекли слезы. У нее, «железной» Дины, ни­когда почти не поддающейся размягчающим волю эмоциям сострадания, сопере­живания, вдруг остро, до рыданий, заболела душа за всех детей войны, которые мучились, страдали и гибли в страшной, затеянной взрослыми людьми войне. И, прежде всего, слезы, страдания и боль сердца были за своего крошечного, нена­глядного сыночка. Ей так вдруг захотелось, бросив все на свете, бежать к нему, найти его, схватить, прижать к сердцу и целовать, целовать родное личико, руч­ки, ножки - самого родного в мире человечка. И она, не выдержав нахлынувшей волны сильных материнских чувств сострадания к детям, неожиданно для себя вдруг схватила старательно работавшего ложкой мальчишку, прижала к себе и расцеловала его. А потом вскочила и выбежала из хаты, забыв про оружие, остав­шееся стоять у стенки. Маленький Мишка, ошарашенный столь неожиданным по­ступком незнакомой тети, недоуменно посмотрел ей вслед, потом по очереди на каждого из взрослых, сидящих в хате, словно ожидая то ли объяснения действиям тети, то ли распоряжений со стороны взрослых. Но все молчали. Помолчали и дети, тихонько доели ужин, залезли на печь и, спрятавшись за занавеской, при­нялись шептаться. Хозяйка прибрала со стола.

– Дина - жена Павла Васильевича Пранягина, нашего начальника штаба соеди­нения. У них сынок в этом году родился. Переживает она очень, - сказала Лена.

В доме партизанских связных имя Пранягина было известно.

– Знаешь что, Лена, - сказал Николай Солодуха, - хоть и спокойно, но все-таки лучше вам в нашей хате не спать. Я вас отведу к бабе Сарке на сеновал. Оттуда и наш двор видно, и до леса кустарником по балочке близенько. А я подежурю на улице, на рассвете загляну к вам.

Укрывшись домотканой дерюжкой, девчонки, свернувшись клубочками и при­жавшись друг к другу, утопали в душистом свежем сене. Дина не могла уснуть сразу, хоть и сильно устала за этот день. Лена же уснула, едва опустила голову на кулачок. Она и проснулась первая. Небо начинало светлеть. Лена тихонько взяла за плечо напарницу и слегка потрясла. Дина тотчас проснулась и села, сразу взяв­шись за карабин.

– Что, пора?

– Да. Пойдем.

– К хозяевам заглянем?

– Лучше не надо. Увидеть могут.

– Слушай, Лена, откуда у них в семье еврейские дети?

– Из городской гетты, сироты. Тут много в весках и хуторах таких детей живёт.

– И никто не выдает?

Лена пожала плечами:

– Детей?

Действительно, как это - выдавать детей? Какие они враги, кому они угроза? По расчетам немцев, все живущие по хуторам и деревням еврейские дети давно должны быть уничтожены. Потому что еврейские. Но вопреки всем фашистским расчетам дети оставались живыми, новые семьи стали им родными, дети росли, помогали по хозяйству, играли с местной детворой и сами стали местными, род­ными людьми.

– А эта тетка Сарка?

– Белоруска. Крещеная так. Тут вся веска - белорусы. Ну, давай будем слазить да пойдем. До отряда путь неблизкий.

Но в этот момент на улице раздался крик:

– Куда! Стоять!

И в гулкой туманной тишине грохнул выстрел.

– А-а-а!
– вскрикнул после выстрела человек.

Партизанки тревожно глядели в чердачное окошко.

– Это Коля Солодуха. В него стреляли. Полиция...
– сказала Лена.
– Предупре­дил. Коля...

И в этот момент во двор Солодухи галопом влетели трое конников в полицей­ской форме. Они спрыгнули с лошадей и бросились в избу. В доме закричали, раздались винтовочные выстрелы. Тем временем другие полицейские за руки вта­щили во двор человека, его светлая домотканая рубаха со спины была вся в крови. Лена сразу узнала Колю Солодуху. Из дома вышли трое, один из них держал за волосы детей.

– Куда этого?
– спросил полицейский, указывая на тело убитого Николая.

– В хату вбросьте эту большевистскую падаль. Пусть с батьками за компанию изжарится, сволочь партизанская!
– ответил старший полицейский и стал поджи­гать соломенную крышу. Та быстро занялась сильным, разгорающимся огнем.

– Что с жидынятами делать?
– спросил полицейский, держащий детей за волосы.

– Почекай, зараз других приведут!

В это время во двор ввели еще одного крестьянина. Лена узнала, это был Иван Владимирович Кадан, житель деревни, при всяком возможном случае помогав­ший партизанам. Узнала и одного из полицейских, который держал за руку дядьку Ивана, это был шестнадцатилетний парнишка по фамилии Козляк. Лена порази­лась - еще недавно Козляк бегал с соплями под носом, а вот уже и полицейскую форму нацепил. Ивана подвели к горящему дому и втолкнули в открытую дверь. В этот момент Козляк выстрелил в голову дядьке Ивану, и голова его разлетелась, забрызгав лицо, руки и новенький полицейский мундир Козляка. Иван Кадан упал лицом вперед, и в открытую дверь были видны ступни его босых ног. А молодой полицейский, страшно ругаясь матом, принялся оттираться от человеческой кро­ви. Дина так и запомнила: пылающая хата, и на её фоне - оттирающий кровь с лица и мундира, злобно ругающийся юный полицейский.