Он сходу вспрыгнул на лесенку, живо взобрался, низенький дверной проем заставил согнуться вдвое. Едва протиснулся внутрь, даже не успев отдышаться, Том выпалил:

— Выходи, Антонин, я тебя видел!

Полупустая голубятня ответила затишьем, лишь несколько птиц беспокойно курлыкало по углам, самые пугливые уже выпорхнули через люк в потолке. Из-за сколоченных ящиков, что служили голубям зимними клетками, послышался шорох. Том строго свел брови, сначала его взору явился вихор рыжевато–каштановых волос, макушка, а затем высокий конопатый лоб. Чуть погодя на Тома с искренним раскаянием нацелились два темно–карих глаза.

— Да я и не прятался, – прозвучало подозрительно робкое.

— А знаешь, я это уже понял… – заметил Том язвительно. – Тебя даже слепой заметил бы!

Виноватые глаза несколько раз быстро моргнули, и Антонин выпрямился во весь немалый рост, темечко уперлось в низкий потолок. Том смотрел люто, уголок рта гневно подрагивал, потому Антонин не решался выйти из укрытия, потупил взор, и, судя по звуку, смущенно шаркнул ботинком.

— Завтра же… – скрипнул Том, но, не вспомнив других слов, просто ткнул пальцем в письмо. – Тут написано «завтра».

Антонин проворчал в пол непонятное, втянул голову в плечи.

— «Завтра», «сегодня», «вчера»… Какая разница? Главное, что я здесь, дружище!

Он артистично распахнул объятия, шагнул навстречу с широченной улыбкой. Том не изменился в лице, а глаза стали еще темнее. Руки незваного гостя опали сами собой, Антонин шмыгнул носом, заговорил о постороннем:

— Слушай, ну и городишка у вас… Маглов как собак не резанных.

Том почувствовал, как кровь отливает от лица, только теперь сообразил накрепко захлопнуть дверь голубятни, подпер палкой, затем спросил резко:

— Тебя кто-нибудь заметил?

— Ну–у-у, – протянул Антонин с оскорбленным видом. – Совсем меня за магла держишь?..

Том с шумом выдохнул.

— Чего ты приперся?

— Какой ты не гостеприимный…

— Гостеприимству в сиротских приютах не учат, – отрезал Том. – Ты на вопрос не ответил.

Антонин посопел, оглядел голубиные насесты.

— Ты мне должен…

— Я тебе что? – рявкнул Том, лицо потемнело от негодования.

— Ты не дал договорить, – вскинул ладони Антонин. Том несколько раз глубоко вздохнул, пользуясь этим, Антонин продолжил: – Ты мне обещал… рассказать о простецах?

— Я? Обещал? – изумился Том в первую минуту, но почти сразу вспомнил, с досады хлопнул ладонью себя по лбу, закрыл глаза.

Антонин терпеливо выслушал слабые чертыханья, лукаво прищурился.

— Вот видишь, забыл или сделал вид, что забыл. Знаю я вашу слизеринскую породу: слово дадите… и бежать. Со мной эти штучки не пройдут! Цени мою находчивость, я облегчаю тебе задачу: можешь не рассказывать о маглах, только показывай.

— Да уж облегчил… – шепнул Том в сторону, а вслух возмутился: – Антонин, ты вообще в своем уме? Если хоть один магл тебя увидит… А монашки, а Крестная?..

Том ощутил, как волосы на затылке зашевелились, внезапно стало дурно от мысли, что будет, если Крестная, вернувшись, прознает…

Лицо Антонина перекосила гримаса пренебрежения.

— Ты прямо как Руквуд: «не знаю», «не уверен», «может не стоит». Терпеть этого не могу…

Замолчали. Том смотрел на люк в потолке, наяву грезил о том, как незваный гость покидает голубятню, возвращая в его повседневную жизнь спокойствие. Антонин с повышенным интересом тыкал пальцем в ажурную паутинку, украдкой поглядывал на друга, наконец, спросил напрямую:

— Так я поживу здесь до первого сентября?

Том обреченно вздохнул:

— А у меня есть выбор?

— Вот и чудненько, – хлопнул Антонин в ладоши. – А что у нас на ужин?

— На ужин, – повторил Том бесцветным голосом, перевел взгляд на гостя. – У нас?!

Антонин шумно почесал затылок, в глазах муки совести.

— Ах да, я и не подумал… Тебе же верно не до меня. Ну, если ты не голоден, я настаивать не стану, могу поесть и в одиночестве.

Том крепче сцепил зубы, чтобы не застонать.

— Учти, Антонин, когда Крестная вернется в приют, я лично посажу тебя на метлу и помашу рукой на прощание. И мне будет глубоко наплевать, сколько дней остается до сентября. Доживешь эти дни у Августуса… Я пойду. Как стемнеет, вернусь.

Пока спускался по лестнице, к каждой перекладине адресовал грубое слово, которое нужно было сказать Антонину. После такого монолога они, скорее всего, рассорились бы, и тогда оскорбленный гость покинул бы Офэнчестер. Уже на земле Том твердо решил вернуться в голубятню, чтобы высказать наболевшее, но почему-то не стал, ноги сами несли к работающим на грядках сиротам.