Следующий уже предложил тридцать тысяч...

От всего этого я пришёл в хорошее настроение — оказывается, я обеспеченный человек! Живём, Васька! Теперь я уже мог, при желании, войти в бизнес купца не как примак, трахатель его дочери, а как полноценный партнёр, со своим капиталом. Роль альфонса меня никогда не привлекала...

Изумруды у них ценились поменьше, но тоже тянули на несколько тысяч, в зависимости от размера, впрочем, как и рубины, ну а безделушки из дерева с вставленными топазами и аметистами — в лучшем случае, по несколько сотен монет.

Итак, запрятав драгоценности поглубже в пояс я отправился к основной цели моего сегодняшнего вояжа — администрации рынка, где собирался пообщаться с мерзким толстым уродом, которому давно пора в овраг, на корм мунгу.

Я оставил в поясном кошельке несколько простых побрякушек, пару хороших — изумруд и рубин в кости, а остальное спрятал подальше от любопытных глаз. На рынке их слишком много.

Мой путь опять пролегал через ряды торговцев живым товаром — вроде я уже и привык к виду рабов, к ежедневной человеческой жестокосердности, но всё равно — зрелище людей, сидящих в клетках как животные, приводил меня в удручённое состояние. Я не мог им помочь, не мог выкупить и отпустить — да многие из них и не поняли бы этого порыва, но и не сделать совсем ничего было очень трудно. Как я уже говорил — большинство рабов и не знали другой жизни — они родились рабами, но та часть, которая оказалась в рабстве из-за каких-то жизненных неурядиц или в результате действий охотников за рабами, вызывала особую жалость. Их глаза были полны отчаяния, они ещё сохранили стыд и старались прикрыть тело какими-то обрывками ветхих тканей, стыдливо прятались от взоров проходящих людей.

Некоторые — наоборот — смотрели с такой яростью, что, казалось, не было бы этих прутьев, они бы убили людей, рассматривающих их как скот.

Уже почти пройдя все ряды клеток, я заметил в одной из них сидящего на корточках необычно белого человека — это был мужчина лет тридцати, с огромным кривым шрамом через правую щёку, придававшим его лицу выражение недовольства и ненависти ко всему происходящему вокруг него. Над его голой спиной кружились мухи — она была исполосована в кровь, но он как будто не замечал боли. Губы тоже были разбиты, а одна рассечена так, что виднелся кусочек белого зуба. Ноги мужчины были зажаты в тяжёлые деревянные колодки, сбитые деревянными штифтами, так, что если он мог ходить, то только медленно и враскоряку — таскать за собой такие чурбаки на ногах было очень проблематично. Его голубые глаза сияли огнём, просто полыхали, и как бы говорили — если бы не эта клетка, и не связанные руки, я бы вас порвал, твари!

Меня заинтересовал человек — привычно было видеть покорных и плачущих рабов, а этот бунтарь напоминал мне Врубелевского Демона — мускулистый, задумчивый, только вот, в отличие от своего нарисованного аналога — русоволосый и яростный.

Обратившись к стоявшему рядом продавцу, я спросил:

— Это что за раб такой? Откуда он? Почему такие светлые волосы и кожа, и почему он закован?

— Что, акома, родственную душу увидел в этом рабе — усмехнулся неприятной улыбкой продавец, оглядывая меня с ног до головы.

Видимо я непроизвольно сделал движение к нему и изменился в лице, потому что продавец вдруг побледнел и испуганно сказал:

— Ты чего, чего ты?! Я просто пошутил...вы, акома, шуток не понимаете! Хочешь этого раба — ну купи его! По дешёвке отдам! Он уже пятого хозяина меняет, никто не хочет его держать у себя — буйный, убегает всё время, последний раз чуть хозяина не покалечил, охраннику зубы выбил! Если бы не жадность его прежнего хозяина, сидеть бы ему на колу! Можешь купить его...хммм...за сто монет! Нет, погоди — заторопился торговец — за пятьдесят! Ну постой, что ли, куда ты?! Торговаться же надо! Тридцать монет! Да чтоб тебя мунга съели — двадцать монет — последнее слово и забирай!

Всё равно сдохнет скоро — пробурчал торговец себе под нос, не подозревая, что я слышу каждое его слово, как если бы он кричал мне в ухо — мой слух, как и зрение, стали очень, очень острыми с тех пор как я стал симбионтом.

Я развернулся к нему и презрительно, как подобает воину-акома, сказал:

— Залежалый товар продаёшь? Да он помрёт через сутки! Ты его держишь на солнце, а в раны мухи яйца откладывают! Гарантируешь, что он выживет месяц?

Продавец воспрял духом, видя реального покупателя:

— Гарантирую, как не гарантирую! Я его сейчас вымою, спину ему мазью намажу чтобы не сдох, попить дам! Только колодки не снимай — убежит сразу. И спиной не поворачивайся — может врезать чем-нибудь. Ну что, пергамент писать на него? Двадцать три монеты, вместе с пергаментом, по рукам?

— По рукам. Пиши.

— Я отвернулся от торговца, плюнувшего на руку и пытавшегося прилепить свою вонючую слюну к моей руке, и стал ждать, когда он своим пером заполнит маленький клочок пергамента, указывающий на то, что я законно купил раба у такого-то торговца за такие-то деньги. Потом он приложил к пергаменту печать-перстень, испачканный в чернилах и сделка была завершена.

Подумалось — надо тоже завести себе такую печать — обратил внимание, что у почти у каждого человека тут была своя именная печать-перстень. Очень удобно — раз — и приложил её к документу, как некое факсимиле. Решил — надо будет поподробнее узнать о процедуре печатания.

— Я сейчас уйду, а ты подготовь мне раба как следует — вымой его и намажь мазью. Если он помрёт от заражения — вернёшь мне деньги вдвойне. Понял меня, торговец?

— Понял — торговец скривился, как будто укусил лимон, но возражать не стал.