— Тогда — ты не будешь больше никогда портить воздух — невозмутимо ответил мой провожатый поворачиваясь и прекращая бесполезную беседу.

Я только успел сказать ему в спину:

— Злые вы! — оканчивать фразу не стал...уйти надо было ещё постараться.

Пройдя через широкий двор, в котором было аномальное скопление вооружённых людей (человек сорок, не меньше!), наша процессия проследовала по широкому каменному крыльцу внутрь дома.

На первом этаже находилось что-то вроде широкой гостиной, или столовой — не знаю как определить это помещение — маленькие, инкрустированные драгоценными породами дерева и костью столики, лежанки — видимо, чтобы обедать полулёжа, небольшие скамейки, всё богатое, но какое-то безвкусное. Как говорится — кич, «плюшевая безвкусица».

Помещение, окна которого были плотно занавешены тяжёлыми непроницаемыми портьерами, освещалось светом множества масляных светильников, дым которых поднимался вверх и копотью осаждался на чёрном потолке — тут во всех домах была такая картина — освещения, кроме масляных фонарей и производных от них, не было. Время от времени челядь вымывала потолок, покрытый слоем копоти, и всё начиналось заново.

Амунг сидел в плетёном кресле с таким видом, как будто он император Вселенной на троне, а вокруг него стояли несколько людей в богатых, но каких-то безвкусных и засаленных одеждах — как говорится — каков поп, такой и приход.

Он внимательно посмотрел на меня маленькими свинячьми глазками, пошлёпал толстыми губами и сказал:

— Сам явился. А я собирался тебя увидеть чуть попозже...не думал, что ты решишься прийти сам. И чего ты там говорил про то, что я ищу? Я правильно тебя понял — ты принёс меч?

— Принёс. Вот он — в руках твоего человека. Я хочу, чтобы ты оставил в покое меня и моих людей. Ты получил то, что хотел, я хочу, чтобы ты больше меня не беспокоил.

Амунг молча сделал жест человеку, который держал в руках завёрнутый в ткань меч, тот с поклоном передал ему сокровище и работорговец медленно его открыл.

Выдвинув смертоносное лезвие на сантиметров двадцать, он осторожно дотронулся пальцем до лезвия, страдальчески поморщился, засунув окровавленный палец в рот, минуту держал его там, потом вынул и сказал:

— А ты лгун, акома! Я же тебя спрашивал — был ли на Заркуне какой-то особенный меч? И что ты мне ответил? Не было! Ай-яй...лгать старому доброму Амунгу...нехорошо. А потом я хотел пригласить тебе к себе в гости, прислал в порт своих лучших людей — а ты даже не поговорил с ними, а бросился их убивать и положил весь цвет моих воинов! Скажи, на что ты рассчитывал, придя сюда в этот час? Что я скажу тебе большое спасибо, возьму меч, поцелую тебя в лобик и отправлю спать в свою кроватку? С твоей длинноногой шлюхой и остальными девками? Да ты дурак, акома! Дело уже перестало быть просто выгодной сделкой, дело переросло в принцип! Ты побил моих людей, унизил мой авторитет в городе — и ты рассчитываешь на прощение? Я так и так взял бы тебя сегодня, и ты прекрасно это знаешь, и меч был бы мой в любом случае, и твои девки тоже — так на что ты рассчитываешь сейчас?

— На что? — задумался я — на то, что стрелы твоих лучников не убивают сразу!

Я рванулся вперёд так, что казалось — пол подо мною задымился от трения моих сандалий.

Где-то за ширмами тренькнули спускаемые тетивы луков, стрелы ударили в то место, где я стоял раньше, но я уже добрался до Амунга и сходу ударил в его гортань со всей силой и умением, на которое был способен.

Амунг умер не сразу — его тело, выплёскивая изо рта кровь, ещё минуты три дёргалось, не понимая, что оно уже умерло, но я этого не видел — выхватив из ножен, в которые мёртвой хваткой вцепился толстяк, драгоценный меч, начал танец смерти, уничтожая всех, кто был в этой комнате.

Я прекрасно понимал, что единственный шанс мне и мои друзьям выжить — это уничтожить всех, всех, кто стоит на нашей дороге, всех, кто угрожает мне, моей женщине, её семье. Если не убить этих людей — они будут вечно меня преследовать и гнаться за мной, и главное мне было — убить Амунга, мозг этой организации.

То, что происходило в этой комнате, иначе как бойней назвать нельзя. Я превратился в страшную, беспощадную машину убийства, не щадящую ничего на своём пути. Те, кто стояли рядом с Амунгом полегли первыми — удары драгоценным мечом были так страшны и сильны, что одним ударом я раскраивал их пополам, оставляя на полу валяться куски тел в обрамлении кишок и их содержимого. Те, кто пытался сопротивляться и защититься щитами и деревянными мечами, тут же поняли преимущество металла перед деревом — меч рассекал щиты и мечи вместе с их владельцами, слишком поздно, с ужасом осознававших, что они уже умирают.

Последними, перед новой волной нападавших, умерли лучники, находившиеся в углах комнаты за ширмами.

Эти твари, с мощными луками, всё время, что я уничтожал бандитов, слали в меня стрелы с завидной скорострельностью, и как я не берёгся — засадили четыре стрелы — две в левое плечо, одна прбила насквозь правое бедро, а одна пробила мне живот на уровне пояса и вышла наружу, сверкая обсидиановым наконечником. Если бы не отключение боли, я бы сейчас валялся в шоковом состоянии на полу, рядом с теми, кого посёк своим мечом.

Лучники попытались бежать от меня, бросив на пол свои луки, но я разрубил их до пояса, ударив сзади наискосок, и каюсь, при этом испытал просто наслаждение.

Я всё время боялся, что один из них догадается и засадит мне стрелу в голову — вот тогда точно мне была бы труба!

Наконец — в доме всё затихло и я остался в окружении полутора десятков трупов в различной степени шинковки.

Переведя дух и задыхаясь, я обломил наконечник стрелы, торчавшей из живота и вырвал её из себя. Ту же процедуру проделал с остальными стрелами и присел передохнуть на один из небольших табуретов красного дерева — надо было дать хотя бы минут десять времени своему телу, чтобы залечить раны — Семя Семенем, но и оно не может мгновенно вылечить раны, а мне предстояло ещё довершить начатое и выйти из дома, помня, что во дворе несколько десятков вооружённых бойцов дожидаются команды своих главарей.