Оставались наложницы, как я уже слышал ранее, служившие ему объектами для истязательств. С ними мне нужно было что-то делать, чтобы они не смогли выдать информацию и описать меня страже — мне пришлось убить и часть стражников, которые дежурили в охране Амунга. А что лучше скрывает следы? Только огонь. Но не убивать же мне ещё и наложниц? Я же не маньяк, типа Амунга!

Вообще, я ещё раньше замечал — чем ущербнее, чем подлее человечишка, тем больше он любит мучить, истязать живых существ! В нашем дворе был один придурок, реально придурок — олигофрен в степени дебильности, туповатый здоровенный пацан. Он был таким тихим, подхалимским...но одно время начали замечать, что у всех пропадают кошки. Потом их находили растерзанными, разорванными на части, с выколотыми глазами и отрубленными лапами. Сбились с ног в поисках того, кто это делал — и нашли, случайно. Мужик из соседней квартиры, в поисках своего котейки, завернул за гаражи во дворе и увидел, как этот вот тихий подлиза насаживает его котейку задом на арматуру — нравилось ему смотреть, как животные умирают в муках, не имея возможности спастись от своего мучителя. Мужик побил этого дебила — так после этого на него возбудили уголовное дело — обидел убогого!

Я ненавидел таких изуверов и честно говоря, убивал бы их на месте. Таким выродкам не место на белом свете. Сегодня он мучает животных, а завтра — кого он будет убивать завтра? Наших детей? Из таких дебилов и вырастают самые страшные серийные маньяки .

Вот таким маньяком, похоже, и был Амунг. Не раз уже раньше до меня доходили слухи о его «развлечениях», и теперь пришло время убедиться, что слухи были не на пустом месте.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, я пошёл по направлению криков и стонов, раздающихся из-за двери одной из комнат и скоро оказался перед запертой дверью, вход в которую был заложен брусом.

Поправив на голове свою импровизированную маску, я выбил брус из держателей, и толкнул ногой дверь. В нос мне ударила кошмарная смесь запахов нечистот, тлена, свежей крови, мочи и чего-то сладкого, неприятного — смеси духов и камфары. Я задохнулся от вони, но пересилил себя и вошёл внутрь.

Помещение освещалось теми же масляными фонарями, четыре из которых висели по стенам, и было хорошо видно всё содержимое комнаты: вдоль стен стояли деревянные клетки, в которых сидели обнажённые подростки — девочки и мальчики, лет тринадцати — четырнадцати, они с ужасом смотрели на появившуюся в дверях фигуру в колпаке на голове и с мечом в руках, попятились назад, вцепившись друг в друга, а потом стали громко плакать и просить их не трогать, не делать им больно.

Я с ужасом поглядел вокруг и обнаружил источники криков и стонов — посреди комнаты стоял вделанный в пол кол, на котором была нанизана девушка-подросток, со связанными сзади руками, ещё живая, но явно ненадолго — кол уходил в её влагалище минимум на метр, и она, перемежая стоны и крики, просила: «Убейте меня, пожалуйста! Не мучайте больше!» смотря перед собой пустыми глазницами — ей выкололи глаза!

На полу под ней растеклась лужа свежей крови, а рядом было установлено какое-то приспособление, по типу дыбы, на которой висел распятый мальчик с выдранными , висящими лохмотьями гениталиями и свисающими из живота внутренностями — он был мёртв.

Я ничего не мог с собой поделать — отбежал в сторону и выблевал всё, что я до этого съел. Меня драло так сильно, что я забрызгал блевотиной стену комнаты — и это после того, как я перебил кучи народа, работал, как мясник топором! Но там были враги, воины, с оружием в руках, а тут — беззащитные подростки, фактически дети, и эта жирная тварь измывалась над ними в своё удовольствие! Сколько он загубил тут детей? Ну почему, почему его до сих пор никто не остановил?!

Я всё-таки заткнул свой фонтан полупереваренной пищи, надеясь, что хоть что-то удержалось у меня внутри, сжался весь, как стальной клинок, и на негнущихся ногах подойдя к стонущей девушке, ударом меча отрубил ей голову. Большего я сделать не мог — она только промучилась бы ещё несколько часов, но всё равно бы скончалась, с проткнутыми насквозь внутренностями.

Превозмогая себя, я взялся за её тело и потянул вверх — труп с трудом, скрипя костями таза по колу, вылез из неё и она оказалась у меня на руках.

Я положил тело на пол — почему-то мне показалось, что я должен был её снять с кола, нельзя оставлять её в таком унизительном и страшном положении, что так будет правильно. Глянул на кол — он уже дошёл ей, наверное, до области сердца — видимо, она дёргалась на нём и кол погружался в неё всё глубже, пока не прошёл почти через всё тело.

Рядом с орудиями пыток я заметил широкую кушетку на прочных ножках и понял — вот тут и сидел Амунг, отдыхая от пыток и наблюдая за муками своих жертв.

Я в ярости стал рубить эту кушетку, и успокоился только тогда, когда устал, а от кушетки осталась только груда палок и пух из разрубленной перины.

Остановившись и переводя дух, понял — вот что готовил Амунг мне и Риле, вот то, что ожидало нас в будущем, и все сомнения в том, стоило ли уничтожать слуг, охранников этого монстра сразу улетучились — те, кто служит чудовищу, сами чудовища, и заслуживают той же кары, что и оно.

Посмотрев на сидящих в клетке сжавшихся детей, с вытаращенными глазами наблюдавших за моими действиями, глухо сказал им:

— Посидите пока там, я скоро вернусь. Всё, больше вас никто мучить не будет, всё закончилось.

Они вздрогнули от звука моего голоса, но ничего не сказали — подростки напоминали трёх котят, которые прячутся за свои лапки от ужаса, вызываемого человеческой жестокой рукой.

Я спустился вниз, сорвал с головы колпак — мои глаза были сухи, но их жгло, как будто хотелось плакать. Вот оно — рабство, человек купил кукол, он разве не имеет право вырвать им глаза, как этой девушке на колу, и оторвать им части тела, как этому мальчику на дыбе, потому, что ему так нравится? Он же заплатил деньги, и теперь они принадлежат ему, до самой своей смерти! Никогда, никогда я не смогу принять рабство душой. Нельзя человеку покупать и продавать человека — в этом я уверен всеми фибрами своей души, души потомка вольных казаков и хлебопашцев, воинов и земледельцев.