Неизвестно
Шрифт:
— Тогда. Тогда, господа, мне здесь больше нечего делать! — чужим голосом произнес Георг. — Прощайте!
Сгорбившийся Плеханов тяжело повернулся и, качнувшись, медленно двинулся по поляне в сторону леса. Когда трепетной, почти стариковской походкой он проходил мимо Тигрыча, тот заметил: в подглазьях у Георга блеснула непрошеная влага. Льву показалось, что их товарищ по кружку едва держится на ногах.
Все молчали, а Плеханов уходил все дальше и дальше.
— Нужно вернуть его! — не выдержал Тихомиров; встал, рванулся, оскальзываясь подошвами на вздыбленных корнях.
— Непременно, господа! Непременно! Ведь мы. — взволнованно пропела Фигнер.
— Нет! — схватил Тигрыча за рукав Дворник. — Нельзя. Мы не должны. Мне жаль, но пусть уходит. У него другой путь.
Попов, Короткевич и Осип вскочили было со своих мест, чтобы пойти за Георгом, но, уныло потоптавшись, снова сели, несколько смущенно переговариваясь между собой. Никто не покинул собрания, никто не бросился вслед за идеологом «деревенщиков».
Стало быть, победа? «Террористы» могли торжествовать. Но что это, что? Отчего так пусто на душе? Смутные, тревожные предчувствия томят ее.
Нет, им не удалось избежать раскола.
15 августа 1879 года в Лесном прошел последний съезд «Земли и Воли». Организация распалась на два кружка — «Черный передел» (революционно-теоретический) и «Народная Воля» (революционно-террористический).
Спустя несколько дней все на той же конспиративной даче Тигрыч вывел на сером листе: «Царь Александр II — главный представитель узурпации народного самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств, должен быть казнен». Это было первое решение Исполкома «Народной Воли» — смертный приговор Государю.
И в те же самые минуты в гулком дворцовом кабинете в Ливадии прибывший сюда шеф жандармов генерал-адъютант Дрентельн, одолевая болезненный стук крови в висках (день был жаркий, на море — штиль) просил Государя:
— Ваше Величество, злокозненные замыслы радикалов позволяют предполагать.
— О чем ты, любезный мой Дрентельн? — Большие голубые глаза Царя приветливо светились.
— Благодарю верноподданейше, что. Что вняли моему скромному совету и теперь на променадах несет службу личная охрана Вашего Величества. Штабс-капитан Кох, отвечая за Вашу безопасность.
— Да, он славный малый, и воистину спас меня 2 апреля. Мы, помнится, наградили его?
— Наградили, Ваше Величество, но. — вконец разволновался Дрентельн.
— Что еще? Поспеши. Через четверть часа у меня прием. — нетерпеливо поднялся из-за стола Александр II.
— Найдена записка с планом Зимнего дворца. Крестиками обозначены спальня Вашего Величества, столовая. Не готовят ли социалисты чего? Кроме того, по возвращении в Петербург следует усилить охрану Вашего Величества при проезде по городу. — заспешил генерал, уже не подбирая слов.
— Вот как? — загорелое лицо Царя затвердело. — Этому не бывать! Я не стану прятаться от нигилистов! И прикрываться охраной от собственного народа.
Глава девятнадцатая
И вправду сказано: родись, крестись, женись, умирай — за все денежку подавай.
А революция — да разве устроишь ее задаром? Кинжалы, револьверы с порохом, гремучий студень взрывчатки, подделка паспортов, разъезды-переезды, приклеивание усов- бород, аренда квартир для потаенных типографий и конспиративных сходок, подкуп тюремных стражников, устройство побега попавшего под замок товарища по борьбе. Да что там: случалось, целый дом покупали — и все для одного дела, для одной, давно задуманной акции. Допустим, царский поезд взорвать. А из подвала — так легко прорыть ход к самому полотну железной дороги. И там динамит подложить: тоже недешево стоит.
Деньги — оселок террора. Выше возьмем. Деньги — его крылья.
Тигрыч знал, что прежде за крылья отвечал Дмитрий Лизогуб. Вернее, не то чтобы отвечал — просто еще в петербургскую студенческую пору сошелся от скуки этот богатый черниговский помещик с веселыми нигилистами в синих очках, что вместо учебы попивали дешевое пиво в трактирах, закусывали печеными яйцами и селедкой на синей сахарной бумаге и вели разговоры, от которых бежали мурашки и кружилась голова. Помнится, незадолго до тихомировского ареста встретились они за Невской заставой, а после шли вместе аж до Английской набережной; там находился банк — не то Акционный, не то Русский азиатский, где у Лизогуба лежали какие-то деньги. Деньги эти Дмитрий намеревался взять, чтобы отдать на нужды пропагандистского кружка.
Наслышанный о состоянии молодого помещика, Лев все порывался взять извозчика (к тому же натер ногу!) или, на худой конец, проехаться на конке, но богач отказался потратиться даже на это. Сутулый, в мешковатом пиджаке на костлявых плечах, он рыскал по сторонам серыми, навыкате глазами, скрипел протяжно и нудно:
— Я, Тихомиров, всякую копейку нынче берегу. От уроков музыки отказался. Из квартиры с лакеем и кухаркой в комнату перебрался, на Петербургской. Пять рублей плачу. Щей себе горячих не позволяю.