Нет, висела. И плакат про коммунизм висел. Два Степана к нему подошел, потянул, палец гвоздем уколол, разозлился, дернул сильнее, под ноги бросил. На забор показал Богдану. Богдан кивнул и пошел к проходной, как чужой сам себе. А куда? Куда он пошел? Я в халате белом была. Я хотела, как есть, побежать за ним. Не успела. Выбежала- его нет. Нигде. Кляла себя, что не узнала, кто он, откуда. Где хоть живет? К Два Степана хотела спросить подойти. Не за так, пусть обнимет меня, а стерплю. Только б сказал, кто этот человек.

Я уже и решилась так сделать. Только Богдан пришел через смену в пекарню.

Рабочие фанеру к забору прибили, до самой проволоки высотой. Богдан стал на скамейку и быстро-быстро начал углем рисовать. Сперва непонятно было. Потом краской по углю обвел, и получилась картина. Комбайны едут по полю. Хлеб убирают. А с краю тетка стоит. Лицом - фотокарточка Паши Гречихи. Хлеб держит на рушнике. У самой рот до ушей. Вот, мол, люди, глядите! Все в этом хлебе по процентовке - все двадцать килограммов масла. А сверху, над картиной, слова:

Два Степана вокруг картины бегал. То с одного боку глянет, то с другого. По плечу Богдана хлопал: "Талант! Золотые руки!" Правду, правду сказал - золотые.

Вся смена вышла на эту картину глянуть. Грузчики Паше Гречихе кричали: "Гречка! Ставь магарыч! Ты как невеста вышла!" Гречиха отмахивалась: "Дулю вам с маком, а не магарыч 1" А самой тоже было приятно. Она молодой на картине была нарисована. Точная копия. Только хлеб на рушнике не похожим вышел. Мы на пекарне одни "кирпичи" для народа пекли. А на картине хлеб был круглый и пышный. Ясно, что с "процентовкой" такие выходят.

Всем, кто глядел, картина понравилась. Два Степана увел Богдана в красный уголок. Надо, сказал, цифры на стендах подкрасить для агитации масс…

Богдан два дня цифры красил. Я мимо него раз пять проходила, а подойти не сумела. Сказать что не знала. Бог мой! Счастье мое! Что это так? Почему это так? У меня много слов есть в душе. Есть как лед холодные. Есть как уголь горячие! Сладкие есть! Есть покрепче кнута. А тут все позабыла. Будто рот мой ниткой зашили. Что? Что я скажу? Как к нему подойти…

Подгадала, когда он вышел из проходной, и за ним. Иду, а сердце мое онемело. В спину его гляжу. Вот сейчас, вот сейчас оглянется. "Оглянись! Оглянись, мой хороший! Сладкий мой, оглянись! Оглянись, мой любимый!" - шепчу.

Нет, не оглянулся. Он по проспекту Свободы шел. Я в проулок свернула, вышла навстречу. Глянула на него.

Хочешь душу узнать человека? Погляди, когда он один сам с собой. Сам с собой человек ближе к своей душе. Много грусти узнаешь, если одинокого встретишь. И Богдан мой был одиноким. Идет, в землю глядит. Я сердцем почуяла - камень в его душе. Мне боязно стало. Вот сейчас, вот сейчас он со мной поравняется. Я на себя посмотрела. Я красивой хотела быть. Я волосы распустила, чтобы ему понравиться. Голову подняла - он к "Чайной" подошел. Там под навесом разливным торговали. Сидели за столиком двое - грелись вином. Богдана увидали, обрадовались.

"Привет, Пикассо1"

"Дай на стакан, Пикассо!"

Богдан карман вывернул - два Хрущева им дал. Я б и одного не дала. Знаю я этих стаканщиков. С утра до вечера на вино собирают. А он дал, он не жадный был. Сам тоже выпил. Но за столик не сел: "В другой раз, ребята…"

Ребята обиделись.

"Пикассо! Посиди с нами…"

"Имя его - Пикассо? Или фамилия?
– думаю.- Чудная фамилия. Никогда не слыхала…"

Вижу, он по ступенькам спустился и шляпу на брови надвинул, будто в себе самом на замок закрылся. Я вышла навстречу. Сердце мое сильно стучало. Я как с обрыва прыгнула.

"Сколько время?" - спросила.

"У меня нет часов",- он ответил. Остановился. Глаза прищурил и посмотрел на меня, как будто потрогал глазами.

" Молдаванка? "

"Цыганка",- ответила я, и жарко моему лицу стало.

"Цыганка? Интересно…- сказал себе самому. А сам на меня смотрит: один глаз прищурит, потом второй.- Интересно… Подними, пожалуйста, голову… Вот так…- И улыбнулся:-Как же тебя зовут такую красивую?"

"Сабина…"

"Сабина… И имя красивое…"

Я осмелела.

"А тебя?"

"Что?" - переспросил он.

"Тебя как зовут?"

"Богдан… Сын Богдана…- И замолчал. Забыл обо мне, себя забыл. В своей душе спрятался. У себя самого спросил: - Где я мог тебя видеть? "

"Не знаю. Может, на улице?"

"Нет, нет. Не в этом дело. Не в улице дело…"

И снова задумался. Такую я ему загадала загадку - не отгадать вовек.

Идем рядом, молчим. Вечер был. Ты знаешь, какие бывают вечера в Ахиллее. В центре машины, в проулках собаки бездомные. Солнце, помню, еще светило и ветер с Дуная дул. Я была легко одета, но мне не холодно было. Только казалось, что все на нас смотрят и вот сейчас крикнет кто-нибудь вслед гадость какую.