Богдан голову поднял.

"Посмотри вон на то окно!
– сказал.- Нет, не туда… "Собес" видишь?"

"Вижу…"

"Что ты видишь?"

"Решетку…"

"А за решеткой оттенок видишь?"

Я пригляделась. Правда. Оттенок. Солнце светило в окно. Пожаром окно горело. Красиво было. Я раньше внимания не обращала.

"Как это схватить?" - спросил Богдан.

"Что схватить?"

"Написать…"

"Кому написать?"

Он улыбнулся.

"Написать, значит нарисовать…"

"Ты и так хорошо рисуешь…"

"Откуда ты знаешь?"

"Я видела. Я комбайны видела! И хлеб на рушнике видела…"

Он губы сжал. Ему плохо стало, Я почуяла - плохо. Будто я его сильно обидела.

"Это халтура, Сабина, И хлеб, и комбайны…"

Я не поверила.

"Нет! Неправда твоя! Нет! Это красиво! Тетка с хлебом на Пашу Гречиху похожа. Как фотокарточка!"

Он усмехнулся.

"Вот это и плохо, когда фотокарточка…"

"Почему, почему плохо?"

Он остановился и посмотрел на меня. Очень внимательно посмотрел.

"Понимаешь, Сабина… Главное в человеке - характер. Душа… Самое трудное - это душу схватить. Вот ты, например… У тебя в лице несколько выражений. У тебя не простое лицо. Твоя душа мерцает…"

"Как мерцает?" - не поняла я.

Он улыбнулся.

"Я не могу тебе объяснить, Сабина. На тебя надо долго смотреть…"

Я осмелела:

"Ну и смотри!
– И голову подняла.- Сколько хочешь смотри…"

Он взял меня за руку: током горячим по телу прожгло. Я хотела, чтоб он меня крепко-крепко обнял. А он не обнял. Он спросил:

"Хочешь посмотрим закат на Дунае?"

"Хочу…"

Мы к Дунаю пошли. Мне было чудно. Я не понимала, зачем нам смотреть закат. Я его сто раз видела в своей жизни. И на зорьке,

–  восход. И зимой, и летом. Я в Измаил на ярмарку с мачехой ездила. Все я видела. Только не так, как он видел. Я жизнь видела, а он краски в Жизни. Начал мне объяснять все цвета и оттенки. Я даже не знала, что столько оттенков бывает. И на вербах оттенки, и цвет дымки на другом берегу Дуная, и как солнце в воде отражается, и много всего.

"Самое трудное,- он мне сказал,- это передать цвет воды…"

"Что тут трудного?
– спрашиваю.- Вода желтая…"

Он улыбнулся, чудно улыбнулся, будто виноват передо мной.

"Нет, Сабина,- сказал.- Это только так кажется на первый взгляд. Посмотри вон туда. Видишь, грань между светом и тенью. Ближе к нам лаковый отблеск, а дальше волнистая рябь. Вот эту грань между ними передать очень трудно…".

"А зачем тебе эта грань?" - я спросила.

"Надо,- сказал.- В этом весь смысл…"

Чудно было мне его слушать. Зачем, думала я, он себе этими гранями голову забивает? Золотые руки у человека. Два Степана верно сказал. Богатым мог стать. Дом построить, машину купить. Без обмана, своими руками. Я видела в Тараклии на ярмарке художник картины свои продавал, Красивые, очень красивые. На одной розы жарким цветом горят. На второй лебеди в озере плавают. А посреди озера островок. Трава зеленая, и домик под черепицей красной. За розы художник десять хрущевых просил. За лебедей - пятнадцать.

Картин с лебедями у него было много. Может, штук десять, а может, и двадцать. Пятнадцать помножить на двадцать - кучу хрущевых в день заработать можно.

"Ты тоже такую картину,- Богдану говорю,- нарисуй!"

Он улыбнулся и волосы мои погладил.

"Лебеди - это тоже халтура, Сабина. В лучших вариантах - подражание примитивистам…"

"А кто это - примитивисты?"

"Есть такие художники,- объяснил.- Только они тоже грань чувствуют. Примитивизм - тонкое дело. Грань переступил и получатся лебеди, по пятнадцать рублей за штуку…" - За руку меня взял, ладонь мою своими ладонями обхватил, подул губами:

"Скучно тебе все это слушать?"

"Неправда твоя! Не скучно…"

"Скучно, скучно - вижу. Ну-ну! Не сердись. Расскажи о себе…" - А сам ладонь мою дыханием своим греет, сердце мое греет. Мне жарко стало. Все тело мое задрожало. Я обнять его захотела. Сильно, сильно обнять. В глаза его заглянула, и тоже мне показалось, что я его уже где-то видела. Не на улице, нет, а будто он снился мне, когда я одна была, когда я домой возвращалась со школы, когда я сама с собой была, как солнце, как ветер, Когда я к себе самой возвращалась, в чистый колодец, на самое дно души возвращалась, когда я ночь над Дунаем видела, людей у костра видела, песни их слышала, когда я сама была сильной, царевной была. У шатра сидела, и он, Богдан, со мной рядом был. Только я об этом ему не сказала. Я о последнем, близком, ему рассказала. О школе, не про сережки, а про то, что учила, ему рассказала. Я хотела, чтобы он не подумал, что я темная и забитая. Про химию рассказала, про Наталью Степановну, как она к доске меня вызывала. Он слушал. Внимательно слушал. Он умел слушать. А когда я про географию вспомнила, улыбнулся и ладонь мою крепко сжал: