(7) Датировка. Многие данные показывают, что «событийные воспоминания обычно не включают в себя точную датировку событий». Типичное событийное воспоминание включает в себя информацию о месте действия, действующих лицах, их действиях, мыслях и чувствах субъекта, возможно, также о времени дня; однако непосредственная информация о дате события встречается очень редко. Если субъект хочет привязать свое воспоминание к определенной дате — как правило, он извлекает эти сведения из другой информации, содержащейся в воспоминании [882] .

(8) Сушь и детали. Некоторые авторы, особенно склонные подчеркивать неточность долгосрочной событийной памяти, утверждают, что «суть» события, как правило, запоминается точно, даже если детали оказываются неверны. Барклей полагает, что событийные воспоминания «точны в том смысле, что верно передают суть и значение событий прошлого» [883] . Беддели, замечая, что «при подаче адекватных подсказок» исследования демонстрируют «очень высокий уровень запоминания автобиографических событий и низкий уровень их искажения» [884] , далее говорит:

Под «сутью» события обычно понимается структура и последовательность, создавшая значимость события для того человека, который его запомнил и впоследствии вспоминает. Формирование «сути» — акт интерпретации; однако интерпретация не обязательно предполагает неточность.

(9) Частое повторение. Частое повторение — важный фактор как запоминания событий, так и точности воспоминаний [886] . Повторение может предполагать перевод воспоминания в стандартную повествовательную форму, после чего воспоминание хранится в памяти скорее как нарративная информация о событии, чем как событийное воспоминание (предполагающее «переживание вновь») [887] .

Приведем результаты двух исследований, показывающие, каким образом некоторые факторы, обеспечивающие запоминаемость, действуя вместе, улучшают запоминание определенных событий:

Эти исследования показывают, что факторы, перечисленные нами ранее — неординарность события, его значимость, неожиданность, яркость, частое повторение, — часто встречаются вместе, что затрудняет оценку сравнительной значимости каждого из них.

В этом разделе мы более внимательно рассмотрим интерпретативные структуры, характерные для любых событийных воспоминаний (как и вообще для всех типов памяти, хотя и в разной форме). Уже во время восприятия и переживания событий мы их структурируем, отбираем, упорядочиваем, ищем в них смысл и значение; но еще более верно это для воспоминания и пересказа. Стремясь понять, как это происходит, психологи предполагают, что в нашей памяти уже существуют когнитивные структуры, используемые для упорядочивания и интерпретации новых данных, которые мы воспринимаем и затем вспоминаем. Бартлетт, первопроходец современной психологии в этом и во многих других отношениях, использовал для обозначения ментальной модели, сформированной сознанием как средство своего рода дистилляции информации, приобретаемой нами в постоянном повседневном опыте, термин «схема». В своем знаменитом исследовании того, как разные респонденты через различные промежутки времени воспроизводят один и тот же сюжет («Война призраков»), он обнаружил, что в ходе нескольких репродукций проводится «рационализация» сюжета, по большей части бессознательная. Те черты и детали рассказа, которые кажутся респондентам непонятными или противоречащими другим данным, опускаются или адаптируются; в рассказе появляются связки, объяснения и дополнения [891] . Бартлетт объясняет это тем, что субъект осмысляет материал, нормализуя его согласно уже присутствующим в его памяти ментальным моделям, которые Бартлетт называет «схемами» [892] . В исследованиях, развивающих эту тему, для различных типов схем используются разные названия: «сценарии» — схемы событий и сюжетов, «контекстуальные рамки» [893] — схемы знаний о местах и предметах [894] .

Говоря о запоминании событий, необходимо обратить особое внимание на наши сюжетные схемы, извлекаемые не столько из непосредственного восприятия событий, сколько из чтения и слушания историй и бессознательного усвоения повествовательных структур, обычно использующихся при пересказе любой осмысленной истории, реальной или вымышленной [895] . Некоторые из таких повествовательных структур свойственны многим культурам, другие — специфичны для той или иной культуры. И при восприятии, и при воспоминании мы постоянно нарративизируем свой опыт — отбирая, объясняя, устанавливая связь — так что подобные повествовательные структуры превращаются в устоявшиеся схемы нашей памяти. Единственный доступный нам способ найти смысл происходящих событий — превратить их в «историю». Это часть поиска смысла (того, что Бартлетт называл «работа над смыслом»), необходимого элемента работы памяти.

Однако здесь сразу необходимо упомянуть и исправить две ошибки.

Первая из них — представление, что мы якобы загоняем свои воспоминания в прокрустово ложе неких узких априорных рамок. Нарративные структуры очень гибки и обладают почти бесконечной приспособляемостью. Более того: самыми интересными повествованиями зачастую оказываются те, в которых неожиданные или уникальные события разрушают основанные на схемах ожидания слушателей (а поначалу и рассказчиков). Однако такие сюрпризы становятся возможны лишь потому, что в целом повествование следует неким хорошо известным нарративным условиям. Мы можем заметить и оценить странность лишь в контексте более ординарного и знакомого, на фоне которого странность резко выделяется. Наиболее яркий пример такого «взрыва схемы» — «странные», загадочные воспоминания, противоречащие повседневному опыту и отчетливо сохраняющиеся в памяти именно потому, что сопротивляются попыткам индивида уложить их в обыденные смысловые конструкции. Такое «загадочное» воспоминание преследует субъекта и требует истолкования, демонстрируя как свойственную человеку потребность познавать мир путем поисков его смысла, так и нечто противоположное — примат непосредственного воспоминания над его осмыслением.