А потом в сонной пене как вырванные рекой с корнями прибрежные деревья в ночь половодья понеслись из него давно забытые языки древних персов армян турков…

А потом содрогаясь трясясь мутясь стал он сонно мучительно рвотно тяжко шептать слова санскрита, а потом языки глаголы гиблых монголов китайцев ариев ариев ариев…

Тогда Анастасия взяла кинжал из его судорожных палых рук, как снимают с ветви осенней обвялой осмяглой переспелую квелую долгую томную утомчивую ура-тюбинскую грушу…

Он спал уже, потому что ярые замогильныя многие предки племена народы воины его прошли чрез него как чрез малый караван-сарай придорожный как чрез рухлую саклю чрез усталую душу его развалили его разрушили растоптали тьмы всадников кибиток кочевых орд римских легионов гибельных гробовых пенных конниц человечьих печальных вековых военных обреченных кровавых стад стад стад…

Он спал уже…

Невиноватый божий заблудший человече…

В чем вина твоя, если ты родился сбылся великим тираном притеснителем убивцем людей и народов? в чем?

Знает лишь Господь!

…Сон сон сон сон сон… Увы… Сон ли?.. Ой ли?.. Дите спишь ли ты дите?.. Ой?..

Сон в кибитке родной ночной… Сон…

Сон в кроватке кривой железной святой бездонной… ой…

Дите ты спишь а матерь твоя навек прощается с тобой…

И Анастасия говорит шепчет, чтоб кровное дитя не слышало ее…

И Анастасия шепчет а в руке ее кинжал нож хунзахский алчный гиблый переспелый нож.

А Анастасия шепчет:

— Отче! Дальный р’одный! ой возьми меня с собой. Устала я тут.

И когда призовешь мя от трудов тягот земных к небесному успокоению?

Когда Отче?..

Устала я от неверных дождливых земных русских и азийских пыльных несметных путей дорог…

Хочу на пути небесныя, где нет земной пыли и тьмы дождливой.

Когда Отче?..

А Анастасия мучается мается с ножом, ибо не знает, куда деть его.

Не знает еще еще еще еще…

…Матерь матерь мама мати мааа… да побудь побудь побудь помедли со мной со твоим спящим (ой ли?) дитятей дитем…

…А Анастасия мучается мается с ножом, ибо не знает еще…

Но уже молится она, но уже уже грядет срок, но уже близится срок, но уже грядет исход…

И Анастасия молится в кибитке ночной:

— Отче устала утомилась я от дорог стезей руських. Аз ведь днипровская сарафанница византийськая дальная полянка беглянка…

И устала от стезей Руси многокровавых.

Господь мой егда же призовешь мя мя мя от трудов земных к небесному успокоенью к небесным блаженным селеньям?

Егда Господь мой?..

И Анастасия молится в кибитке ночной с ножом своим и уже знает она, куда деть его…

И уже не мучается не мается она, а уже улыбается уже воздымается возвышается в кибитке низкой своей…

И уже саманная ночная глиняная кибитка мазанка журавлиная азийская кибитка ковчег ночлег убиенных усопших уже сия кибитка мала низка для Нея!..

Уже Она птица необъятная небесная в рухлых малых земных душных тенетах мережах засадах сетях пленицах силках…

Да!..

И Анастасия уже просветленная дальняя горняя уже осиянная восшественница молится в кибитке ночной:

— Егда Господь мой?..

Гляди Отче — коса моя златая почахла на ветрах и стала аки солома ломкая…

И побились потратились порушились источились древлие сарафаны кумачники терема заветные мои…

И ночная сокровенная тайная руськая рубаха кружевная вологодская моя вся мокра от вдовьих слез…

Но уповаю я Господь мой!..

И Анастасия молится с ножом своим:

— Господи услыши мя… Господи вонми гласу моления моего…

Господи! Воскресный свободи мя от путей стезей язв Руси многокровавых.

Господи ми помози. И поставь на пути покаяния.

Гляди — все избиты младыя ноги моя, мышца сердца моего устала обнищала обвисла истратилась от руських страхов вековых от опричников множащихся аки тать тля…

Господи горло дыханье удушенное пресеченное сомлело поникло устало мое от палачей душегубов рушителей катов тайных ночных…

Устало Господи!..