И Он глядит на Неё и Она страждет мается и она глядит на сына своего спящего безвинного…

И избыточные груди ея в рубахе вологодской тесной вздымаются прибывают задыхаются, как амурские тяжкие рыбы-толстолобики переселенные в низкие рисовые азиатские таджикские мои поля поля поля…

И Он говорит и вновь дрожит от этих грудей прибывающих:

Анастасия, поляжем! Айда! Гойда! Бар! Дыре!.. Анастасия, а иначе я постелю бурку свою пред Кремлем моим на Красной площади Империи и положу на неё сына твоего певца златоуста соловья! да! Гойда!

И прогоню двести пятьдесят миллионов подручных моих по Красной площади, по бурке моей, по горлу соловьиному сына твоего.

И потопчут порвут пресекут они малое горло сына твоего!..

Ха! Бырс! Учча! Хачча!..

И потопчут они горло сына твоего и песню его!

И красные немые пузыри облака пойдут из уст сына твоего, а не песнь трель серебряная вольная!..

И кровь руда пойдет из горла сына твоего а не серебряный горийский горный родник ручей!..

Гей!.. Гой! Гей!

Эх, погулял я на Руси моей!..

Эх, потравил подавил я миллионы мужей да сыновей!..

И стал я средь зрелых втуне спелых вдов да неутоленных дев невест как потийский царь-петух средь одиноких несметных кур!..

Гой Русь!..

И была ты Русь повольников-ушкуйников, а стала Русь рабов да палачей…

Гойда!.. Ачча!.. Быр!.. Харе!..

Анастасия, ложись, как подрубленная горная тысячелетняя арча ложится на землю от долгого двуручного топора!..

Анастасия, ты арча, а я топор твой…

Анастасия-Русь-тысячелетняя арча, я алчный топор твой… Ложись!..

Ачча!.. Быр! Харе!.. Абла!..

Он подступает к ней к ночной кружевной зрелой рубахе ея и теперь уже золотистый горящий табак из трубки его сыплется на рубаху её на руки на ноги её.

…Сон что ли?.. Ой ли?.. Ай ли?..

Ой ли Господи?..

Да пусть будет сон это!..

Да я закрываю глаза в кроватке своей?

Да сон это, Господи!..

И Анастасия ночная матерь моя страждет мается. Скитается она очами своими по ночной кибитке своей. Словно помощи ищет…

Птица она. Птица…

Но только мертвецы расстревоженные поднятые пожаром Чинары Сасанидов странники изгнанники могил изгнанники земли в занданийских гробных восковых алавастровых саванах стоят белеют в ночной кибитке нашей…

И наша кибитка их последнее земное пристанище, ночлег ковчег усопших убиенных а утром уйдут они в поисках новых могил мазаров кладбищ.

И только мертвецы обступают матерь мою вдову…

…И будете взывать о помощи средь народа мертвецов… да!..

И велик и глух сей народ! да!..

…И тогда Генералиссимус Ночи вынимает из сапога хунзахский кинжал с унцукульской серебряной ручкой.

Тот кинжал, которым убил укротил усмирил себя в реке его отец гневный святый Абалла-Амирхан-Хазнидон и который он завещал сыну своему.

И тогда Он говорит:

— Анастасия, ложись в бурку мою иль я убью тебя.

И тогда она тоскует и опускается в бурку и уж распечатаны сокровенные колодези и открыты ночные врата тела ея…

И Он дрожащими алчными руками собирает рубаху с тела ея и тут в темном углу кибитки остро пряно верещит свистит кричит знобко хлестко вилюйский хищник зверок Mustela zibelina coболь-одинец…

И Анастасия уже вся нагая уже вся покорливая уже вся пленная уж вся пойманная из бурки поворачивается на вопль и видит тихого улыбчивого странника-дервиша в бухарском чапане с широким вырезом, а дотоле она не видела не узнавала не различала его средь мертвых…

И тут она встает с бурки и она нагая вся, но не помнит, не знает этого и подходит мягко неслышно к дервишу и шепчет:

— Джамал-Диловар муж мой ты вернулся?

И что ж ты не помогаешь мне от насильника этого?..

И муж ее Джамал-Диловар мучительно немо глядит на нее и силится улыбаться.

И силится силится тщится тщится улыбаться он ей…

Ибо не может иного.

…Жена моя Анастасия хранительница я убитый весь…

Меня безбожники бесы Руси антихристы заживо бросили забыли забили в вилюйскую сибирскую рождественскую прорубь иордань.

Мусульманин певец знойный ишачий резаный иль не хочешь окреститься повеселиться попеть попотеть в проруби нашей русской?..