Да и то, тем более в таком состоянии, никто не возьмет!

Тем не менее, Владимир Всеволодович почему-то бережно взял ее и задумчиво сказал:

— Видишь дату? В этот год в России произошло великое духовное событие: был канонизирован преподобный Серафим Саровский. В его прославлении участвовал весь народ, начиная с Государя и заканчивая простолюдином. А сколько чудес было явлено в это время! Какая благодать сошла к нам с Небес! И, заметь, — перевернув монетку оборотной стороной, продолжил академик. — В этот же самый год создается партия большевиков, которая через четырнадцать лет сделает из великого государства бедную страну и поведет самую настоящую богоборческую войну. Один год — и два столь полярных события…

Владимир Всеволодович положил копейку на стол.

— Это всего лишь один пример того, что наша жизнь и все в ней — обоюдоострый меч. И таких примеров — тысячи, миллионы… Взять тот же хирургический скальпель. Им можно вырезать злокачественную опухоль, либо выйти с целью грабежа на большую дорогу и убить человека. Так и твой мыслефон. Возможно, он и нужен был бы в судебной практике, как более совершенный детектор лжи. Но им вполне могут воспользоваться и преступники.

А что будет со словом? Каждый тогда, независимо есть у него талант или нет, порядочный он человек или, мягко говоря, наоборот, сможет стать писателем и выдавать человечеству свои материализованные на бумаге мысли. И так сейчас уже не знаешь, что творится на книжных полках магазинов. Классика — этот водораздел между истинно ценным в человеческой культуре и низкосортным, пошлым, словно плотина еле-еле выдерживает этот страшный напор. А что будет тогда? Грязевой поток! Сель! Всеобщее засорение умов! Нет, безусловно, будут и достойные, а может, и достойнейшие произведения, но…

Слушая такое, Стас только удрученно качал головой.

А Владимир Всеволодович продолжал:

— Настоящий писатель испокон веков был хранителем истинных культурных ценностей своей страны, всего человечества. Не случайно бытовала пословица: «Государство, которое убивает поэтов, обречено на вырождение!» Ведь человек, создающий книги, трепетно даже сказать, является служителем в храме слова! И, как признавались многие из них, это хоть и приятный, но прежде всего — каторжный труд! Когда исследователи творчества великого Гоголя познакомились с его черновиками, то были просто потрясены. Первые варианты оказались слабее сочинений школьников-двоечников. Но переделывая их вновь и вновь — на десятый раз, Гоголь довел их до образца совершенства во всей русской словесности!

А знаешь, как работал Жюль Верн? — Владимир Всеволодович посмотрел на Стаса и, увидев, что тот отрицательно покачал головой, сам же ответил: — Сначала он все из своих — заметь, почти сотни! — больших романов писал простым карандашом. Потом тщательно редактировал при помощи того же карандаша и резинки. И, наконец, обводил каждую букву чернильным пером!

Я вообще считаю благословенным то время, когда писатели работали гусиными перьями. А еще лучше — высекали свои книги на камне. Вот тогда действительно не было ни единого лишнего слова! А ты — мыслефон…

Настенные часы громко и выразительно отстучали семь раз.

Владимир Всеволодович спохватился и выразительно посмотрел на них.

Стас поднялся.

Попрощался.

И когда Владимир Всеволодович в третий раз спросил:

— Так у тебя точно ничего не случилось?

Вздохнув, направился к выходу.

— Ну, тогда передавай привет Лене! — крикнул ему вдогонку хозяин.

Стас, словно налетев на невидимую преграду, остановился.

Медленно обернулся.

И беспомощно посмотрел на Владимира Всеволодовича.

Так конец встречи стал ее новым началом.

— Вы что поругались? — спросил Владимир Всеволодович, когда Стас, по его жесту, снова осторожно присел на самый краешек стула.

— Да вроде как нет. Но — расстались! И судя по всему навсегда…

— Ты что, чем-то обидел ее?

— Нет… — решительно замотал головой Стас.

— Тогда в чем же дело?

— Если бы я сам знал…

— Тогда тем более это надо выяснить, — возмутился Владимир Всеволодович. — Причем здесь и немедленно! Чтобы только зря не мучились ни ты, ни эта славная девушка!

— Не могу, — развел руками Стас. — Она не возьмет трубку, как только увидит мой номер…

— Ну что ж, тогда позвоню я! — решительно сказал Владимир Всеволодович, взял свой телефон и, перехватив недоуменный взгляд Стаса, усмехнулся: — Думаешь, один ты такой особенный, что только у тебя ее номер есть? Нет, брат, она и мне время от времени позванивала, все спрашивала, как ты. Да вот только в последнее время, и правда, как-то нехорошо замолчала.