гласили, что свобода выше жизни и что никто не может быть

господином для другого человека. Так свела судьба с

сыновьями Гавло- нита, с движением зилотов и самого

Марка, и его сыновей. И если после такой известности как

врага Рима, после двух подавленных восстаний судьба Иуды

была благополучна, то к его сыновьям фортуна повернулась

задом, ибо семнадцать лет назад погибли Яков и Симон,

распятые римлянами, и вот сейчас — Менахем. Марк горько

усмехнулся мысли, что и тогда, и сейчас должен был

разделить участь друзей, но судьба — в милость ли, в

наказание ли — сохраняет ему жизнь; очевидно, все же в

наказание, поскольку с гибелью Менахема надежды на

65

благополучный исход войны почти не остаётся. Его судьба

схожа с судьбой Менахема, с судьбой Авессалома, но если с

Менахемом они были знакомы с детства, то с Авессаломом

подружились позднее, при прокураторе Пилате. Марк

заплакал, вспоминая это время, заплакал навзрыд, как

ребёнок, чувствуя приходящее облегчение, а отяжелевший от

вина рассудок подсовывал сентиментальные впечатления

прошлого, когда он был молод и счастлив, любил и был

любим, был энергичен, напорист и удачлив, когда у него

были настоящие друзья и старые бывалые товарищи, была

идея, за которую стоило бороться и которая стоила борьбы.

Теперь всё это в прошлом, осталась только идея, а ей он не

хочет и не захочет изменить.

Рано утром, отправив посыльного к Александру в Пеллу с

наказом ждать от него вестей, сам Марк выехал в Иерусалим,

нещадно погоняя коня, чтобы, всё же сменив его в дороге, к

вечеру быть в доме Андрея; а повидав родных и узнав все

подробности происшедшей с сикариями трагедии, в мрачном

настроении, не покидавшем его с утра, он вернулся в свой

иерусалимский дом.

Они с Петром сидели, как обычно, в вечернем саду почти

молча, понимая друг друга с полуслова, с полувзгляда,

связанные долгими годами жизни бок о бок. Хотя Пётр не

входил в партию зилотов и вообще не занимался

политическими делами, то есть тем, чем занимался Марк, он

знал о них всё и при необходимости помогал другу, как мог, а

тот был уверен в его верности и беззаветной дружбе. Пётр

видел мрачное настроение Марка, но не пытался ни

расспрашивать, ни успокаивать его, а тот и не хотел ни

расспросов, ни проявления участия к себе, зная, что товарищ

и так переживает вместе с ним его беды, его горести.

Марк ешё не был в доме и всё никак не решался спросить

о пленнице, когда она вдруг сама появилась в саду, бледная, с

рукой на перевязи, направляясь в их сторону с явным

намерением общения. Одетая просто, в лёгкую одежду

66

служанки, с небрежно собранными и заколотыми волосами

на манер гречанок, она была неизъяснимо красива, а Марк,

понимая, что эта неизъяснимость — его личное ощущение,

всё же был в некотором волнении и непонятной тревоге.

Пётр, увидев приближающуюся женщину, встал и ушёл в

дом, а она, сев на его место, спокойно смотрела на Марка

какое-то время, затем спросила, как ему показалось, с

некоторым участием:

— У вас беда?

— Как вы себя чувствуете? — прозвучало в ответ.

— Спасибо, хорошо!

— Как вас зовут? — продолжал Марк.

— София.

— Раз вы и здесь в курсе городских событий, то и обо

мне знаете всё. Кто вы?

— Я служанка царицы. Мой муж в её охране.

— Вы завербовали кого-то из моих слуг — чего мне

ожидать в следующий раз?

— Никто не знает, что я здесь. Вам нечего опасаться.

— В городе видели людей из охраны царицы. Вас ищут,

— эту новость передал Марку Андрей, предупреждая о

возможной опасности.

— Я знаю, — коротко ответила она, а затем продолжала

прежним спокойным тоном: — Вы — грек, зачем вам зилоты,

зачем сикарии? Декаполис никогда не был по-настоящему

дружен с евреями.

— Вы, очевидно, тоже гречанка. Зачем вам еврейская