условившись заранее с товарищами о своей работе в

Декаполисе, в его городах. К полудню следующего дня,

добравшись до Иордана, искупался в нём, а затем,

переправившись, поднялся на плоскогорье, где располагалась

Пелла. Этот город наряду со Скифополем был Марку родиной,

где жили его старые добрые друзья, его близкие и дальние

родственники, коих у него много было по всей Галилее и даже

в Тире и Сидоне. Он считал себя греком по национальности,

хотя с уверенностью не мог сказать, какой крови в нём больше

— греческой или скифской, поскольку первые предки его

поселились в Беф-Сане, то есть в Скифополе, после похода

Навохудоно- сора, уведшего иудеев в «вавилонский плен»,

когда часть участвовавших в нём скифов, искавших «землю,

где течёт молоко и мёд», остались в Беф-Сане с одним из своих

вож- дей-бояр, находившимся при смерти, потому не сумевших

продолжить поход. Несколько позднее, когда скифы покинули

Сирию после предательского убийства их вождей на пиру у

индийского царя, к поселившимся в Беф-Сане присоединилось

ещё какое-то количество семей сородичей, живших потом

вместе с остальными довольно изолированно. Ассимиляция

заявила о себе к концу походов Александра Македонского и

когда в этих местах поселились его ветераны, основавшие

город с таким же названием, какой был ранее на их родине, в

Македонии. С этих пор больше десяти поколений роднятся

скифы и греки, предки Марка, да и сам он наполовину скиф,

наполовину грек, женился на скифке, возможно правнучке тех,

кто ходил в солнечный Египет.

Редко ласковая, чаще сдержанная Антония привычно

встретила своего избегавшегося мужа, обнимавшего её,

поседевшую и пополневшую, шутливо отвечающего на её

упрёки и успокаивающе — на её расспросы о детях. Марк с

лёгкой грустью подумал, что, когда-то чувственная и

неутомимая в любовных ласках, его жена после сорока лет

вдруг стала абсолютно равнодушной к ним, словно разом отдав

свою любовь и нежность детям и внукам, не отвергая, впрочем,

притязаний мужа, но и не ревнуя того сверх меры; однако и эта

боль, вызванная переменой в их интимных отношениях, долго

переносимая им, в конце концов утихла, превратившись в

тихое сожаление об утерянной радости.

Передав коня вольноотпущеннику, они направились в дом,

как вдруг оттуда вихрем вырвался Андрей, сын Александра,

подросток, живший последнее время у бабушки. Марк вначале

даже рассердился на такое бесцеремонное нападение, но

детская непосредственность растрогала его; обнимая

повисшего на нём ребёнка, он ласково журил подросшего за

последнее время внука, лёгкая туника которого была явно мала

ему. У деда защемило сердце при внимательном взгляде на

него: это был он сам в свои детские годы, а при взгляде на

Антонию понял, что она знала это давно. Юноша был красив

той редкой красотой, когда греческая рельефность и

отточенность очертаний сглаживается мягкостью, даже

нежностью, присущей скифскому типу лица; а поскольку

Александр был женат на гречанке, Марк мог ожидать сходства,

но не такого уж разительного и неожиданного.

Антония помогла мужу помыться и отправилась готовить

ужин, Марк же устало расположился в прохладной комнате и

был почти счастлив, стараясь не думать о сика- риях, о

предателях, о римлянах, о войне и о любви. «Вот что нужно

человеку для счастливой старости, — думал он, — верная

жена, здоровые дети и внуки. Очевидно, тот идиот, кто думает,

что для этого нужно ещё что-то».

— Деда, возьми меня в Иерусалим, — с порога выпалил

торопливо вошедший внук. — Я тоже буду воевать! Возьми,

деда!

Он примостился к нему на колени, а Марк обнял его,

похлопал по плечу:

— Вот когда будешь сидеть рядом с дедом, а не у него на

коленях, тогда и будешь воевать.

Вспыхнув, тот вскочил и выбежал из комнаты, а Марк