уже засыпала, озабоченная постоянной необходимостью

просыпаться ни свет ни заря.

Чувствуя себя почти счастливым, гоня мысли о событиях

последних дней, стараясь не обращать внимания на

постоянно ноющую в душе язву, оставленную этими

событиями, он не сразу заметил, как из переулка не спеша

вышел человек, направляясь в его сторону без очевидного

замешательства в намерениях, и решил, что это кто-то из

знакомых или друзей; однако когда прохожий приблизился,

Виктор понял, что незнаком с ним.

Поздоровавшись, тот попросил разрешения присесть.

— Ты кто? — спросил Виктор гостя с интересом.

Гость был пожилым уже, явно не его возраста человеком,

в лице которого он пытался отыскать знакомые черты, но

тщетно; ничто не говорило ему, что они когда-то встречались.

— Я вот услышал, что ты приехал, и решил навестить

тебя. Мы ведь немного знакомы были когда-то, когда ты ещё

подростком был, а с твоим отцом, Иваном Ивановичем, тем

более. Я здесь жил раньше в том доме на переулке, с резными

наличниками. Сам их делал.

Виктор наконец понял, кто с ним говорит. Он хорошо

помнил прежнего хозяина того дома, самого нарядного в

деревне своими деревянными узорами, покрывавшими его с

конька крыши до самого фундамента.

— Тьфу ты! Конечно же, помню. Александр... Прости, не

знаю, как тебя по отчеству.

В деревне так уж велось, что по отчеству звали не всех, а

людей с одинаковыми именами различали, добавляя к их

именам имя того или другого родителя или деревенские

прозвища, и гостя звали Филимоновнин, по той причине, что

отца у него рано не стало.

193

— Павлович, — отвечал он просто. — Отец с войны не

вернулся, а мне было тогда пятнадцать лет. Так и стал

Филимоновнин.

— Выпить хочешь? — предложил Виктор.

— Не откажусь.

— Подожди тогда.

Виктор принес водку, кое-что закусить и налил гостю. Тот

выпил, не спеша закусил, помолчали.

— Что ж ты сам-то не пьёшь?

— Я уже выпил немного, а больше мне нельзя; да ты не

обращай внимания: мне собеседник дороже.

— Ну что ж, и то хорошо. Жалко, Иван Иванович рано

помер, царство ему небесное.

— А я вот до сих пор завидую, как ловко ты голавлей

ловил «на подкидку».

— Да, конечно... Рыбы тогда много было, не как сейчас,

но лучше меня так никто не рыбачил. Отец твой — другое

дело, но он удочкой не ловил. А помнишь, как на Троицу вся

деревня сбежалась к речке, думали, что ты утонул?

Виктор вспомнил то праздничное настроение в семье и

то, как он, взяв удочку, отправился на речку; но клёва не

было, а долго сидеть в ожидании не хотелось, и, бросив

снасть на берег, он разделся и прыгнул в воду. Плавать к тому

времени он уже мог хорошо, а поплескавшись у берега и

услышав голоса ребят из соседней деревни, расположенной

ниже по течению, переплыл речку и голышом убежал туда,

где они купались; заигравшись с ними, вдруг почувствовал

что-то неладное на берегу своей деревни — в тихую погоду

звуки по воде разносятся очень далеко — и решил

немедленно вернуться обратно. Он уже видел толпу народа

на взгорке, как спускают лодку на воду ребята постарше его,

услышал крики отца: «Грабли! Тащите грабли!» — «Почему

грабли, а не «кошку»? — думал он потом, ведь у отца была

"кошка"» — такой тройной металлический крюк, которым он

искал и вытаскивал снасти из реки. Наверное, потому, что

194

боялся поранить его, «утопленника». Стесняясь своей

наготы, он заранее забрался в воду, а вскоре его заметили; всё

утихло, и все разошлись; отец же ни слова не сказал ему в

упрёк. Как оказалось, ходившая к речке за водой соседка,

увидев на берегу его одежду и удочку, решила, что с ним

случилось несчастье, и спровоцировала панику.

Посмеявшись курьёзу, они поговорили о том о сём, и

незаметно Виктор стал только слушателем, а Александр