– Это не помехи, это я галету грызть пытаюсь.

– Arschloch ты все-таки, Ганс. Потерпеть не мог, грызун? Я уже собирался связистам

уши надрать за плохое состояние аппаратуры и наверх сообщать о готовящемся польском

наступлении, - похоже, Фриц все-таки слегка развеселился.

– Ну, так надери, лишним не будет, а я со вчерашнего дня не жрал и теперь не дают.

Что сказать-то хотел?

– Двадцать седьмой полк подошел, скоро нас сменят - смотри, чтоб твои ребята по ним

не врезали сгоряча. И кончай жрать, мать твою, когда с тобой командир разговаривает!
–

наконец-то командир стал похож на себя, улыбнулся Ганс.

– Угу, принято. Отбой.

Отложив наушники, Ганс снова взялся за банку консервов - война войной, а кушать-то

хочется! А возникающие проблемы можно решать и за едой.

– Куно!
– за спиной тут же послышалось негромкое шуршание листвы. Когда

шуршание смолкло, Ганс, ненадолго оторвавшись от еды, продолжил.- Обойди все взвода

и предупреди, что скоро нас сменят армейцы - пусть смотрят повнимательней, чтобы под

их видом польские диверсанты не пролезли.

Шуршание стало удаляться. Ганс дочистил банку, аккуратно закинул ее в специально

вырытую ямку в стенке окопа. Пленные говорили, что имеющиеся у противника приборы

позволяют засечь любую железяку, да и на тепло реагируют. Так что теперь окопы

специально перекрывали жердями и засыпали землей, а найти валяющеюся рядом с

укреплением железку стало вообще нереально.

Это не первые три дня. Ганс откинулся к стенке и, приказав радисту наблюдать за

окрестностями, прикрыл глаза. Эх, какой-то Scheisskerl здорово подшутил над всем миром

и, особенно, над бедным Гансом и его ротой. Тогда, увидев польские пограничные знаки и

самоуверенных панов, пытающихся изобразить границу на немецкой территории, Нойнер

озверел и рванул в бой без размышлений, тем более что тяжелой техникой у противника и

не пахло. Первая атака закончилась неожиданно быстрым разгромом слабовооруженных

поляков, зато потом к ним подошло подкрепление...

В таких боях Нойнеру еще бывать не приходилось. Повторный налет странных

автожиров, теперь совершенно других, вытянутых в длину, похожих на летающих ящеров,

до зубов вооруженных и, самое главное, бронированных. Ганс вспомнил, как рикошетили

трассирующие пули от корпуса обстреливаемой машины. Ответный удар автожиров был

страшен. Ливень ракетных снарядов, очереди крупнокалиберных пулеметов... Разбив

оставшую технику и уполовинив роту, "драконы" улетели. Тут, надо признать, роте

повезло. Поляки промедлили с атакой, видимо долго подтягивали силы. Этого хватило,

чтобы все опомнились и наступление роты поляков с полутора десятками легких танков и

тремя тяжелыми встретили уже более организовано. Ганс нахмурился, вспомнив, каких

потерь стоило уничтожение одного из тяжелых танков... Тогда первый раз от роты

осталось не более взвода. Но поляки оказались верны своим привычкам. Получив отпор,

они откатились назад, и остатки роты продвинулись еще на несколько километров,

захватив небольшой городок. В нем обороняться было легче, хотя бы потому, что бомбить

собственное население поляки не рвались, да и артиллерию использовали ограниченно.

Так тогда и продержались до прихода подкрепления...

– Идут, - прервал размышления Ганса радист. Действительно, по траншее к

командному пункту двигалась группа пехотинцев во главе с гауптманом.

Поздоровавшийся с Гансом, гауптманн удивленно посмотрел на собравшихся неподалеку

от КП эсэсманов.

– Это вся ваша рота?

– Да, херр гауптман. Все что осталось за три дня. Учтите, что поляки не любят

пехотных атак и рукопашного боя. Они обстреливают позиции дальнобойной

артиллерией, бомбят с реактивных самолетов, утюжат боевыми геликоптерами, бьющими

по вам тучами ракетных снарядов. В атаку же идут под прикрытием легких

бронированных машин с автоматическими пушками и тяжелых танков. Если первые еще

можно уничтожить, то вторые малоуязвимы - поражаются только в борт, и то