Шрифт:
53
13
Явился ангел мне во сне сегод- ня, с мечем горящим –, верно, Гавриил. Безликий, он принес слова Господни и в воздухе мне знаки он чертил –: «Так жизнь себе ты представ- лял сокрыто: кольцом сомкнутым», слышались слова: «Но нынче будет мной тебе открыто, что жизнь земная ва- ша такова: «Конец ее впадает в беско- нечность... но можешь ли постичь ты цель его?..»
54
14
Не так давно казалось невозмож- ным при жизни этой снова свет найти. Я был готов уже неосторожно покинуть все возможные пути. И вот, когда всего я отдален- ней был от даров сверкаю- щих Твоих – еще теплей, свет- лей и озаренней сошел ко мне, как радостный жених. Я солнца ждал со стороны за- хода, где луч последний в ра- нах изнемог, а свет внезап- ный, спавший больше года, зажег пожаром вспыхнувший восток.55
15
Я – малое и слабое дитя: мне толь- ко три земных (не точных) года, и не тверда еще моя нога, хотя видна уже моя порода. Лишь только мы останемся вдвоем, меня учить ходить Ты начинаешь и обращаться с ра- дужным огнем. Потом со смехом ласково иг- раешь. И что еще мне знать теперь дано, о чем уже я больше не за- буду, так это то, что в тьме – в огне, равно, Ты будешь сам всегда со мной и всюду.56
16
Там, где остались наши дни и мысли, где наш язык, понят- ный только нам, мои пути дале- кие исчисли по диаграммам, чис- лам и кругам. В моем окне моей спокой- ной кельи еще застыл, наверно, летний час, когда в роскошном сладостном бездельи качала лодка медленная нас. Когда рамена белые нагие мы открывали солнечным лучам, и прикасались руки золотые к рас- крытым счастьем, трепетным глазам. Они так ярки были, эти лас- ки, что их теперь уже не заглу- шить. Среди людей, страстей и дикой пляски восторгов, равных преж- ним, не открыть. Теперь я редко вижу эти све- ты, туманом дымным города дышу, но, как тогда, я не ищу ответа, на жизнь свою отве- та не ищу. И знаю я: они еще вернутся в красе слепящей вящщей и в лучах. В огне палящем мне еще проснуться и обратиться, вспыхнув ярко, в прах.К полудню 1921–1927
57
1
Набегавшись в своей просторной детской, забавной книги выслу- шав главу, он спит теперь с наив- ной миной детской, спит, гре- зящий во сне и наяву. Еще когда они с сестрой моли- лись, и свежая постель устало- стью звала, – из темноты гости- ной доносились рояля тихие и внятные слова. Теперь он спит, раскрывши ротик нежный; ничто его сер- дечка не смутит, а около – стоз- вучная мятежно – жизнь бесконеч- ная стремительно кипит.58
2
Покорно мокнет лес. Ни вскри- ков, ни роптанья. Ночь барабанит дождиком в окно. Замолкли мыс- ли, чувства и желанья. И глухо, и темно. В постели тяжело вздыхает кто-то, слезы заглушая; там слышится: ох, маменька родная!.. Выходит маленький мохнатый домовой; он в печке спал и весь покрыт золой. Он заспанные глазки трет, сокрыв зевоту, и принимается лениво за «рабо- ту». Лампадку осмотрев, крадется вдоль стены и пробует все щел- ки, и бормочет – он с ветром говорит: «Пой песни, пой, смот- ри!»... Но ветер петь сегодня их не хочет. В углу дрожит паук и шепчут на плите, усами по- водя, большие тараканы. Хозяйство велико, а времена не те: стар домовой, и клонят снов дурманы. Стучится дождь в окно. В пос- тели тяжело вздыхает кто-то. Кто же там взды- хает? Подкрался домовой и смотрит на лицо и сам украдкой слезы ути- рает. Ах, тяжело быть добрым домовым! И бережно он сон в гла- за вдувает; внимательно глядит, мигая, недвижим, и так же бе- режно отходит и... зевает. Пора и отдохнуть. В духовку он глядит: залез в нее и долго там молчит – остаток щей и кашу доедает. Вылазит, на груди потоки жирных щей, их вытирает лапкою своей; поче- сываясь в печку залезает. В зо- ле, прижавшися к поющему коту, в мохнатую ныряет пустоту: сон подбирается, щекочет и лас- кает, и клонит голову... И вдруг... шалун!– пугает... и вновь плетет блестящую мечту.59
3
Спит замок, пышными садами окружон, и шум морской тот на- вевает сон. На роге замка есть опочивальня. И первый луч, сквозь вечный гул морской, лишь только день, у окон спальни той. Но окна заперты, и окон мгла печальна. В той комнате – ребенок. Це- лый день – один, безвыходно, под мерный шаг дозора. Часы бегут, часов несносна лень. Когда он у окна,– он жадно смотрит; тень ложится на черты, и тяжесть в тайне взора. Он хмурится, ше- велятся уста; весь сгорбившись, схватился за решотки, чтоб лучше видеть сад и небеса, и мо- ре шумное, и в море парус лод- ки. Какая мысль тревожит тень ресниц?.. Но слабость терпкая его от окон гонит. В углу он слы- шит только говор птиц, следит за отблеском. Когда деревья склонит – вечер- ний шквал, и, в непокорстве злом, они встряхнут густыми голо- вами,– над личиком, разгоря- ченным сном, виденье матери склоняется часами... Укутала и нежно подняла. Сквозь дрему пер- вую доверчиво он жмется. Качая бережно, баюкает она; взмах- нувши крыльями, взвивается – несется. Путь преграждает вихрь, кипят внизу валы, в сле- пящем гневе брызжутся пен'oю. И крылья плавные дрожат немой борьбою. Редеет утро дня из-за скалы.