Шрифт:
60
4
Ваш Бог утешит вас, спа- сет и охранит! Мой бог меня в путях моих нас- тавит. В дупле березовом от бури об- раз скрыт; рука незримая под ним лампаду ставит. К березе той мы будем приходить то в солнечных лучах, то при лучах лампады. Мне вашу исповедь так радостно хранить; вы слу- шать лепет искренний так рады. Давно, когда неясно я мечтал, ребенок бледный – мальчик оди- нокий, во тьме ночной я чей-то взгляд встречал, спокойный взгляд, прозрачный и глубокий. Сквозь нервный сон я слышал тихий шаг, ладонь на лбу я чувствовал неясно. Он мне шептал, мой Друг, мой тайный Враг, и топот тот звучал для слуха властно... За- чем внимательно глядите мне в глаза? Он мне велел любить одну однажды. И я решал, лишь дунула гроза, три дня – без сна, без пищи, в муках жажды. Есть дерево в заброшенном саду; на дереве висит уже веревка. То преступив, я к дереву приду... И будет ночь, как сталь, звучна и ковка... Тех дней, когда пространством отделен – без ваших рук, без ва- шей кроткой боли, мой след еще дождем не засечен: он пробежал по вспаханному полю. И там, где дышет черной грудью лес, я видел камень вросшей в мох скрижали. Над ним мясистый ко- рень – как навес, и пальцы корня заповеди сжали. В молитве мыс- лей цифры я читал и поверял на серце человечьем. «Он» свой завет в тот вечер мне вручал – волнующей пугающею речью. И я в тоске священной клялся дню, луне прозрачной, сонцу зо- лотому, что я заветы вечно со- храню, пока смотрю еще в лицо земному... Но вслед за вечером в полях настала ночь; я вспом- нил ваши дорогие руки, и я не мог соблазна превозмочь сквозь даже стену временной разлуки. Откуда взять недостающих сил! как сочетать закон и пре- ступленье! Вот головою лес по- шевелил, в лицо дохнуло Чье-то приближенье –: «Я просыпаю в мраке семена. Мое возмездье – оплодотворенье. Часть бытия священная дана и твоему слу- чайному горенью. Оставь стези к грехам чужой жены, пока рас- плата над тобой не встала!..» Вонзившись вспышкой в тело тишины, грозящей плетки просвистело жало. С улыбкой пил мой исступлен- ный плач всю ночь и в росах но- вого рассвета. Днем я сквозь ужас видел: мой Палач глядел в меня, ища во мне ответа. Его глаза дарящей красоты, проз- рачные как небо, голубые роня- ли в душу влажные цветы, смо- чили медом шрамы кровяные. Вы, отдаленная пространства синевой, мои ночные пытки не прозрели? Весь день шестой не мучились тоской и в дали вече- ром с тревогой не смотрели? Измученный борьбой шестого дня, в тот вечер я сидел с дву- мя свечами. Вдруг вы – прозрач- ная, неплотскими стопами, с целящими страдания словами, вошли и сели тихо у огня. Вся – символ счастья: светлая березка, которая из наших душ растет! Мир остальной лежит бесцветный плоско. «Он» все равно – пусть позже – жизнь возьмет! Я к призраку подполз, не встав с колен. Разгадывал я ваши сны, печали; я вспоминал ваш долгий страшный плен, что делали и что вы мне сказали. И неж- ный взор, как – помните?– тогда: «Что это мы наделали, мальчик мой милый», печальные смятенные года мне показал с невыразимой силой. И плакал я (с кем мог и не могу), склоняя голову в нездешние ко- лена; сквозь дали видел я: по вашему лицу бегут то груст- ные, то вдумчивые тени... А потом – еле-еле дошол до постели. Встал здоровым – лег больным. Над постелей серафим: Богу молится: Богородица! заступи, спаси и помилуй своей силой.61
5
Теперь утешен я дурманящим трудом, но прихожу к тебе, бе- резка золотая. Я радостен, когда с тобой вдвоем, свою мечту и ра- дость вспоминая. Пока я жив, тебя ли мне забыть! Твой стройный ствол дай обни- му рукою, дай мне во сне все утро говорить с твоей листвою.62
6
Ты мне послала их, вечерние виденья. Они пришли, ступая в тишине. Не чувствуя ни страсти, ни волненья, закрыв глаза, ле- жал я на спине. Не свечке спорить с лунными лучами: сквозь рамы узкие легли лучи в ногах – стальными белы- ми и бледными рядами, и отблеск их в твоих святых глазах. Как откровенье, вспыхнувшее, Бога в молитвенном дымящемся кругу, молчаньем нежным ты сказала много, гораздо больше, чем вместить могу.63
7
Нам поцелуй точил пьянящий сок, дарящий серцу новое волне- нье... И подошол вплотную жуткий срок обещанного прошлым от- кровенья: понесшее в сомнениях Меня дро- жащее напуганное тело, в кро- вавых красках тухнущего дня, в объятьях женских – душных, омертвело; И понужденный дрему обороть, уподобясь от человека сыну, там разорвал Я стонущую плоть, сам перегрыз тугую пуповину. Вдруг ослепленный сонцем голубым и оглушонный славой и движеньем, я подъят был пу- шинкой (над Земным) божествен- ным палящим дуновеньем.64
8
...Море черное мой парус окроп- ляло, кидало с ревом в доски корабля. Земля далекая из далей вырастала, из мрака вечера – желанная земля. Вот косо врезался челнок в пе- сок прибрежный; волна умерила, пенясь бессильно, бег. Из-за скалы, с другой скалою смежной, я видел свет, сулящий мне ночлег... Святой старик с поблеклым ясным взором перед огнем вином меня поил, постель стелил дви- жением нескорым, и ворох трав мне сладкий сон сулил... «Помилуй, Господи!» как громы прозвучало. «Помилуй, Господи» ворвалось в чуткий сон. Во тьме ночной – одной лампа- ды жало. В глуши ночной один тоскливый стон. Я спал и вот в испуге пробу- дился. Дышало сено сонцем и тра- вой; под образом старик еще мо- лился, касаясь пола белой головой. Из духоты я дверь открыл на- ружу – лампада тени двинула к углам. В мое лицо дохнула вет- ром стужа, пахнула стужа вет- ром по ногам. Слух обманулся в буре дальним криком; всосались в ноги вязкие пески; мелькнул огонь во мгле коварным бликом, и серце-конь вздыбилось в сонь тоски... И вот, когда, с предсмертным страхом споря, борол я море, гнав- шееся вслед, мелькнула в мраке жизнь моя: и горе, и мимолетный тусклой жизни свет. В смятенной памяти то вспыхивали лица, то обрывались мысли и стихи. Над головой моей носились птицы и воплощались в этих птиц грехи. Острее стрел их клювы рвали тело, больней плетей хлестал по слуху крик... В ударах ветра смерть – я слышал – пела, и брошен был мне миг, последний миг... Упал на слух крутою плетью голос: «Всю жизнь твою Я был тебе Господь, и без Меня не выпадал твой волос... но без Меня твоя грешила плоть. Святые ангелы на черные скрижали списали в страхе ряд грехов твоих. Закрой лицо в смятеньи и печали, про- слушай списки ангелов святых». Что голоса звериные и птичьи, звучали хоры внешних голосов: «Свят, свят Господь! во веки, вне различья: на пастбищах – в по- жаре облаков! «Как книга весь перед Тобой от- крытый до тайников забытых детских дней, стоит дрожащий, бледный и несытый в мутящем вихре страха и страстей. «В пустыне праздности над дымными холмами он поклонился виду сатаны, пока его не пере- рос страстями, опутанный се- тями злой жены. «Среди объятий, в громе поце- луя над ним взорвалась сонцем пустота; в огне кровавом, в тре- пете ликуя, он осквернил губа- ми медь креста. «Покуда длится в серце страст- ном битва и заживает в па- мяти любовь, – как сладость празд- ная ему в ночи молитва, как мед пьянящий – ран Господних кровь. «И вот пустыня засыпает свит- ком, в ней звери воют, роют в ней песок; она пьяна холодных змей избытком, ее трава сочит смер- тельный сок... Подобно книге, он стоит про- чтенный до исчервленных време- нем начал. Ждет, чтоб из тучи, громом возмущенной, Ты лик смер- тельный людям показал». И вздрогнул мрак до пропасти бездонной, от самых горних туч и звездных жал. Подернул ум ту- ман тупой и сонный... И был я сброшен вниз с высоких скал.... Над бурным морем ангелы лете- ли, скрестив в руках горящие ме- чи. Их голоса, как зов трубы, зве- нели, глаза точили светлые лучи. «Помилуй, Господи» печально зати- хало. «Помилуй, Господи» – как чайки дальний стон... В рассветной мгле лампады блекнет жало. В рассветной мгле – тяжелый вещий сон.65
9
Ты знаешь, Ночь, порою я мечтаю: взять только палку, палку из плетня, и все ид- ти, следа не оставляя и не считая тающего дня. Так проходить поля, деревни, реки; глядеть, как па- шут, плачут и живут; и где- нибудь в тиши глухой просеки найти случайный временный приют. Среди берез, совместных с гордым кленом, спать и не знать людских простых забот; спать и гадать по дальним пе- резвонам, который это праздну- ет приход. Я создан так, что мне не надо дома, ни беспокойных радостей земных. В них доля счастья слиш- ком невесома, печали тленной слишком много в них.66
10
Впилися свечи в ночь дрожащим жалом, ожили в книге толпы сладких слов. Зачем же я над книгой жест- ом вялым все не протру стекла моих очков? Зачем вокруг невидимо тол- пятся, кого свеча ужалить не вольна, с кем я хочу глухой борьбой сражаться, с кем борют- ся святые письмена? Хранитель-ангел, гнев, пле- ненный ими, гнев против них же ты вооружи; руками твер- дыми, руками неземными защи- той меч горящий обнажи! Но ангелы стоят, сложили руки, и взгляды их склоненные бледней, и не встречают полных злобной муки из тьмы горящих беше- ных очей. Таят ли в серце нелюдскую тайну, что глуби есть: их гордо не пройти, где слабые, с пути сойдя случайно, в своих блужданьях все же на пути...67
11
Отбросив волосы со лба, я шел вперед, и встретил взгляд... и заслонил я взоры. Хоть сжался плотно в злом бореньи рот, но руки слабые не выдержали спора. Я прост и слаб, а он – лукав и зол. Он впился в буквы Божьего Писанья, желанья в серце смут- ные привел – и полонили мысли те желанья. Где мой покой в лучах ночных лампад? где топот мой мо- литвенный в потьмах?! Лег на порог ужасных стражей взгляд: огонь погонь в их злых пустых глазах.