Мы видели водяную кашу из древесных крошек.

Мы видели, как вода

поднималась до борта лодки. Мы чувствовали стихию

в мельчайшей водяной пыли.

В тот вечер: за ужином — молчанье; а шторм

нес холодный и более привычный воздух.

Мой отец

всегда с наслаждением доводил свои ошибки

до беды. Мать всегда настороженно их ожидала,

как угнетенный

ждет своего исторического момента.

Ежедневно, после шести, я направлял мой велосипед

в направлении гостиницы на Флит Стрит,

чтобы забрать отца на ужин. Все его друзья

были там: одинокие, гордые ирландцы,

которые всегда хохотали.

Мне было стыдно за него, стыдно

звать его домой. Но кем я был тогда — только

мальчиком,

который узнал любовь

ветра; ветра, который дует, куда захочет,

невзирая ни на что. Должно быть, я потерял

рассудок —

вот что сейчас происходит*.

И опять мы видим, как родитель становится

посредником, с помощью которого ребенок постиО

гает таинства стихии: штормящий пенистый океО

ан и страшный ураган. Отец выступает как психоО

* Language at the End of the Century, p. 33–34.

122

Глава 3

помп, проводник души в царство чудес. Мать дает

ощущение защиты — защиты настоящей, но ограО

ничивающей. Таковы разные стороны любви, котоО

рые нужны ребенку. И тогда за обеденным столом

сталкиваются две формы эроса, а между ними —

ребенок. Ураган является метонимией других, боО

лее мрачных штормов. Так, ребенку, находящемуО

ся между матерью и отцом, стыдно позвать домой

отца, ему стыдно быть посланцем матери. Ребенок

интериоризирует именно этот стыд, именно эти

воспоминания о растерянности, которую он испыО

тывает, оказавшись между родителями. Он любит

их обоих, нуждается в них обоих и одновременно

испытывает потребность следовать в русле собсО

твенного внутреннего потока, невзирая ни на что.

Спустя годы все происходящее будет оценено как

трагедия, принесшая значительный урон. А в чем

состоит этот урон,— спросим мы? Каково его возО

действие? Каков сегодня результат этого воздейсО

твия на вас и на тех, кто вас окружает? Но это уже

вопросы для других стихотворений.

Пока мы остаемся бессознательными, мы поО

прежнему будем нести в себе следы печали, гнева

или непрожитой жизни своих родителей. РазумеО

ется, стыд мы тоже несем в себе, ибо, если человеку

становится стыдно, значит, он ощущает себя приО

частным к психологическим травмам других людей.

В конечном счете мы можем лишь осуждать других

за их душевную черствость, что вовсе не означает, что они сразу перестанут причинять вред себе и окО

ружающим. На примере этих трех стихотворений

Стефана Данна мы смогли увидеть позитивное и

негативное воздействие родительских комплексов.

Повторяю: существование комплекса так же неизО

бежно, как неизбежна индивидуальная история чеО

ловека. То, что не осознано в прошлом, будет мешать

нашему настоящему и определять наше будущее.

Ощущение того, как о нас заботятся, самым непосО

Внутренний поворот

123

редственным образом влияет на нашу способность

заботиться о других. Ощущение, что нам оказываО

ют доверие, непосредственно влияет на нашу споО

собность определять свою жизнь. Критерий того, до какой степени мы можем подвергать риску свои

отношения или даже считать их поддерживающими, а не травмирующими, напрямую зависит от уровня

осознанности нашего диалога с родительскими комО

плексами.

Родители большинства из нас сами страдали от

эмоциональных травм, а потому не могли удовлетО

ворить наши архетипические потребности в заботе

и доверии. Совершая переход через Перевал, очень

важно подробно изучить свою личную историю. Мне

известно расхожее мнение о том, что психотерапия —