— Скажите-ка, господин, — обратился я к нему, — далеко ли тут до мстечка В.

— Я сам туда на работу ду, и вот жду трамвая, — безбожно коверкая англійскую рчь, дал мн отвт незнакомец.

В этой изломанной рчи я уловил что-то, как бы родное или знакомое.

— А кто вы такой, русскій или поляк — спросил я.

— Я русскій, русскій, — повторил он, вставая с камня. Волынской губерніи, теперь под нмцем! А вы кто?

Я тоже русскій М — кой губерніи — отвтил я.

— Вот как! — воскликнул незнакомец. Его глаза весело блеснули, и по іфасивому лицу прошла добрая и привтливая улыбка.

— Что пишут в газетах о Россіи? — спросил он меня, жадно смотря на газету, которую я держал в рук, и взгляд его скользнул к моему карману, из котораго торчала другая газета.

— Хотите, я дам вам одну, я ее уже прочитал.

— Я неграмотный, — стыдливо отвтил он мн, опустив глаза, и когда он снова глянул мн в лицо, то его взгляд словно просил меня извинить его, словно говорил, что он не виноват в этом.

Я пчуствовал невыразимую жалость к нему…

— Дерутся, брат, дерутся в нашей Россіи, — отвтил я.

Он как-то встрепенулся и быстро заговорил:

— «Вот я живу у поляков, так просто бда, прямо такн выговориться не дадут; кричат, что эти большевики хуже разбойников. Они, говорят, женщин и дтей маленьких ржут, старых беззащитных стариков бьют, всх, говорят, их повсить надо. Один говорит: я бы их всх колесовал, ремни бы из их шкуры выкраивал.

А я им говорю: да будет вам чепуху-то молоть. Что они не люди, что-ли, чтоб они так длали? Да кто говорит-то вам все это? А они говорят: газеты пишут. А я им говорю: хоть я не читаю, да надо знать, кто газету-то пишет. Из нашего то брата там мало, а то и совсм нт, а пишут-то там — чик да брык, пан да барин, а то еще ксенз с попом на придачу…

Я весело разсмялся и согласился, что их здорово ксендзы туманят.

Незнакомец же продолжал:

— Ну, вот хоть теперь к примру взять, ну на кой черт они вс туда лзут. Смотри: итальянцы, японцы, китайцы. А англичане и французы, говорят, Москву уже забрали…

— Ну, до Москвы то им далековато оттудова, отколь они пошли. Кажется, тысяч шесть или семь верст.

Мы влзли в полный людьми вагон трамвая и встали на площадку.

— Сколько, сколько сот верст вы говорите? Я повторил.

— Ого, воскликнул он, ты-ся-чь!.. Эх, хотл бы я… Он не докончил и продолжал:

— Я пять лт здсь. Человк хуже собаки: убить, искалчить человка ни во что не считается, только бы выжать из этого деньги.

Вот теперь и с Россіей что длают!

Там народ сколько милліонов в этой войн положил. А за что? Вот теперь сбросил с себя всх, рабочій да мужик по своему хочет устроить, так куда теб! Вс на дыбы встали. Они по старому хотят править. Какая нибудь тыща миліенеров всм свтом правит, один миліенщик двадцати миліенам разсказывает да приказывает. Шалишь, брат, посл этой войны сам народ должен, и будет собой править, довольно наздились на нас!

— Это врно ты говоришь, замтил я, и время подвигается к этому; в Японіи тоже народ зашумл.

— Что, что, в Японіи говоришь? Что, там тоже революція, быстро спросил он меня.

Я разсказал ему, что знал из газет.

— Вот это хорошо, это ловко, восклицал он, и лицо его просіяло. Везд должна быть революція. Эх, кабы япошки Россіи помогли, да как бы дали всм этим по затылку, что туда порядки-то пришли уставлять; так они бы вс там и остались, смясь закончил он.

Мн надо было слзать. Я сердечно пожал руку этому безграмотному, но со свтлой головой человку, с'умвшему разобраться в бездн противорчій, в которых много и «читающей публики» барахтаются, как в грязном болот.

Воскресенье. Было около девяти часов утра. По большому фабричному двору то и дло ходили рабочіе. Нкоторые шли за ворота на улицу, большинство же шло во двор, направляясь в глубь двора, к виднвшемуся двухэтажному зданію, тоже похожему на фабрику, но называвшемуся спальней. Многіе, что шли во двор, возвращались от ранней обдни. Они были голодны, как волки, и каждый нес какой-либо сверток или пакет, наполненный каким-либо с'стным продуктом, владлец коего заране предвкушал удовольствіе наполненія им желудка за утренним чаем.

Сегодня батюшка задержал их доле обыкновеннаго на цлых полчаса. Он говорил проповдь «О вред соціализма», называл их волками в овечьей шкур, смутьянами и бунтовщиками. В заключенье сказал, чтобы не брать и не читать никаких книг от тх людей, которые непочтительно выражаются о священств и начальств, и остерегаться тх людей, которые в церковь не ходят.

Под впечатлніем вышесказаннаго, они шли, оживленно разсуждая о только что слышанном, и, соглашаясь вполн с рчью батюшки, у нкоторых срывались довольно нелестныя фразы и пожеланія по адресу соціалистов. Боле же торопливые или голодные уже бжали с кувшинами и чайниками за кипятком в кухню.