— Ну, что ты длаешь? Перестань!..

И он переставал. Щелинное царство успокаивалось, входя в обычную колею.

Теперь за этими столами сидли группами рабочіе, пришедшіе от обдни, и пили чай, угощаясь разной сндью; другіе же, которые не ходили в церковь. уже отпили и играли гд в карты, в фильку, гд в шашки, а остальные сидли или стояли группами, разговаривая на разныя темы.

Аверьянов, войдя в спальню, не спша шел по проходу, порой останавливаясь около той или другой группы, затм, не найдя ничего для себя интересного, пошел к своему мсту спанья, выдвинул из под наю черный дорожный саквояж, открыл его. Саквояж был полон книг и брошюрок, Он стал перебирать книги, порой задумываясь над заглавіем или любуясь им, перелистывал страницу, другую, пробгал глазами, закрывал, клал и брал другую. Вот знакомый Некрасов Аверьянов посмотрл на факсимилэ, на фотографію понта, перевернул нсколько листов, прпсл на корточки около саквояжа, и незамтно углубился в чтеніе. Прочитав несколько листов, он тряхнул головой, точно соглашаясь с чм-то. Потом, закрыв книгу, положил ее на нары и стал закрывать саквояж. Но тут, немного гграеня, подошел Яшка, говоря:

— Семен Матвич, дайте почитать еще какую-нибудь кннжечку!

— Да у меня, кажется, ничего нт подходящаго-то для тебя. А ту ты прочитал? — б свою очередь спросил ііверьянов.

— Ну, да, прочитал, — отвтил Яша.

— А понял ли что-нибудь?

— Все понял, — отвтил самоувренно Яшка.

— А ну, разскажи, как ты понял, — улыбаясь задал вопрос Аверьянов.

Он дал ему маленькій разсказ из деревенской жизни (Семенова). Там говорилось, как один деревенски парень, добрый, старательный и умный, но только бдный, полюбил одну двушку из зажиточной семьи другой деревни. Однажды он возвращался со свиданья со своей возлюбленной, и нашел в пол ц~ лую штуку ситцу. Он уже мечтал, как он подарит ее своей возлюбленной, и вдруг услыхал бшенную скачку и крик. Инстинктивно он спрятался за кочки в близ лежащем болот. Его все-таки увидли, схватили. То были крестьяне из его села. Ситец этот был украден ворами у сельскаго старосты. Одну штуку ситца воры по дорог потеряли. Спрашивают: гд был? Куда идешь? Он не хотл сказать, не хотл надлать стыда своей возлюбленной. Его связали, избили и отправили в волость судить.

Да тут и разсказывать-то нечего, проговорил Яшка, пропал бы человк ни за что, если бы не эта самая двушка не постыдилась и не сказала все как было. А все это надлал староста, потому-что был зол на него за то, что он ему перечил и стоял за мир. Как видно, богати-то больше несправедливы, нежели бдные, закончил Яшка.

— Врно, — подтвердил Аверьянов, — они несправедливы уже тм, что богаты, — добавил он, открывая снова саквояж.

Яшка, ободренный словом «врно», хотл продолжать разговор дальше.

— Почему? — спросил он.

— Да потому, что богатства то должны принадлежать всм, мы вс разом добываем и вырабатываем их, а не кучк людей, да еще ничего не длающей.

Яшка смотрл на Аверьянова немигающими глазами. Он в первый раз услышал такія слова, и не мог понять их.

Аверьянов нашел брошюрку «Донской Рчи», и, передавая ее Яшк, сказал:

— Прочти вот эту.

А видя, что он на него так смотрит, добавил:

— Не бросай читать, вырастешь, будешь знать. Он поставил саквояжь под нары, взял с нар

Некрасова и пошел по проходу к выходу.

Старики и богомолы искоса поглядывали на него. Они звали его, кто штундистом, кто соціалистом, а богомолы так просто безбожником, потому что он не ходил в церковь'. Они его ненавидлп, и все-таки слдили за каждым его дйствіем и поступком, а иногда даже хвалили, что он примрно себя ведет.

Выйдя во двор, он закурил папиросу, затянулся и посмотрл вокруг. Вид не важный. Кругом забор, напротив два больших фабричных зданій. Он поднял глаза вверх. Был ясный осенній день. Осеннее силнце низко над землей совершало свой путь. По голубому небу плыли рдкія блоснжныя облака с посеребрянными солнцем краями.

Хорошо, — подумал про себя Аверьянов, докурив папироску, он далеко отбросил от себя окурок, и вздохнув полной грудью, повернул за угол спальни. За мужкой спальней была женская. У него была там землячка, двушка по имени Вра Константиновна, богомольная и религіозная на рдкость; но он все-таки поддерживал с ней знакомство, хотя и расходился с ней во многом. Он порой заходил к ней на чашку чаю, поговорить о том, о сем, на злобу дня. Теперь-же он шел прочитать ей кое-что из Некрасова, так как она заявила однажды: «что-ж, вы, Семен Матвевич, всегда читаете только для себя, прочли-бы для нас что-нибудь». И вот он собрался.

Женская спальня представляла большой контраст по сравненію с мужской. Это помщеніе недавно отстроилось, и. как видно, с нкоторым соблюденіем санитарных условій. Огромныя окна, дающія много свта, имли форточки и вентиляторы, а благодаря высот зданія, было высоко и во внутреннем помщеніи, что обезпечивало боле чистый воздух. Нары здсь были не общія, а квадратныя на четыре особы, по два мста, на ту и другую сторону главнаго прохода, с проходами между нар, с совмстным изголовьем, как и на мужской. В средних рядах, около изголовья, стояли совмстные столики со шкафчиками, врнй, шкафчиком, он был один, раздленный перагородкой по середин. Каждый пользовался своей половиной стола, и его половиной шкафчика. Столики были накрыты разноцвтными клеенками, а иные даже скатертьями с самодльными кружевами. Т, которые спали по боковым проходам, имли столики между окон в простнках, на которых висло и стояло на полочках множество разных икон, с висячими и стоячими лампадками, перед ними. На полочках лежали просфирки, поминанья и раззолоченныя пасхальныя яйца, нкоторыя с картииочками какого-либо святого внутри. Сами полочки были разукрашены разноцвтной бумажной бахрамой, с вырзными зубчиками и квадратиками, а нкоторыя и кружевами своей работы. Постели были прикрыты чистыми, из пестрых лоскутков сшитыми одялами. На нкоторых лежали по дв и три подушки, одна другой меньше, возвышавшихся пирамидой кверху. Всюду было чисто и уютно. Двушки и женщины в свободное время (по праздникам и вечерам) сидли за своими столиками, а нкоторыя так за общим, длинным столом, стоявшим в углу, против двери, занимались рукодліем. Он вязали кружева и чулки вышивали и шили, рассказывая разныя новости и случаи, доходя до разных небылиц, и оканчивали сказками.

Аверьянов любил провести час другой в их обществ. Он подсаживался к столу, облакачивался на стол и внимательно слдил за какой-либо работой, слушая в то же время, о чем идет разговор. Порой вставлял свое словцо, соглашаясь или опровергая, или шутил то с той, то с другой двушкой. Но вот кто-либо запвал псню. К одинокому голосу постепенно «рмсодинялжсь другіе голоса, а через куплет или два она длалась хоровой. Дружно лилась псня, захватывая все новые и новые голоса, отодвигая мысли и чувства в сторону, как горный поток отбрасывает или уносит разный хлам и мусор со своих берегов, неся дале только чистые воды. Так льется псня, обнажая всю боль души, всю тоску женскаго сердца — измученнаго вковым страданіем и униженіем, дух захватывает перед величіем страдалицы русскаго народа!.. И хочется пасть перед ней на колни и сказать: Прости меня, мать!.. Прости заблудшаго сына!.. Дай мн ключ той всесильной вры, которая хранит тебя, я пойду и расчищу твой тернистый путь к царству равенства и братства, а ты веди нас к нему и укажи нам твои велите идеалы… Идеалы матери для своих дтей, и мы достигнем их!.. В такія минуты Аверьянов уходил в себя, его глаза устремлялись в пространство, через склоненныя головы двушек над работой. Он ловил каждое слово, передумывал его, хотя знал его и раньше, но одинокое оно не имло такой силы, как здсь, сптое женской грудью; проникнутое ея чувством страданья, тоски или надежды. Оно проникало в самую глубь души, достигала самых отдаленных изгибов ея, и будило все лучшее и доброе к жизни. Аверьянов опускал глаза, скользил благодарным взглядом по склоненным лицам двушек и думал: милыя вы, добрыя! Все бы, все бы я отдал, только желал бы одного, чтобы вы жили безбдно. не изнуренный непосильной работой, а вот так пли бы и пли, будя в людях добрыя и святыя чувства.