В кварталах дальних и печальных
вернуться

Рыжий Борис Борисович
Шрифт:

«Всех денег — н адве папироски…»

Всех денег — н адве папироски и на дорогу в никуда. Херово в городе Свердловске не только осенью, всегда. Мою подругу звали Юля — от предрассудков далеки — мы пили с ней «Киндзмараули» в облезлом парке, у реки. Жужжали жирные стрекозы, летели птахи по прямой. А мы мешали смех и слезы — нас ждали дома, боже мой. Провинциального пейзажа размах тревожил и саднил, но я любил ее и даже стихи об этом сочинил. 1996

Прощание с друзьями

За так одетые страной и сытые ее дарами, вы были уличной шпаной, чтоб стать убийцами, ворами. Друзья мои, я вас любил под фонарями, облаками, я жизнью вашей с вами жил и обнимал двумя руками. Вы проходили свой квартал как олимпийцы, как атлеты, вам в спины ветер ночь кидал и пожелтевшие газеты. Друзья мои, я так хотел не отставать, идти дворами куда угодно, за предел, во все глаза любуясь вами. Но только вы так быстро шли, что потерял я вас из виду — на самом краешке земли я вашу боль спою, обиду. И только вас не позову — так горячо вы обнимали, что чем вы были наяву, тем для меня во сне вы стали. 1996

«В том доме жили урки…»

В том доме жили урки — завод их принимал… Я пыльные окурки с друзьями собирал. Так ласково дружили — и из последних сил меня изрядно били и я умело бил. Сидели мы в подъезде на пятом этаже. Всегда мы были вместе, расстались мы уже. Мы там играли в карты, мы пили там вино. Там презирали парты и детское кино. Нам было по двенадцать и по тринадцать лет. Клялись не расставаться и не бояться бед. …Но стороною беды не многих обошли. Убитого соседа по лестнице несли. Я всматривался в лица, на лицах был испуг. …А что не я убийца — случайность, милый друг. 1996

Бал «Трибунал»

…В баре «Трибунал», в окруженьи швали, я тебе кричал о своей печали. …А тебя грузин пригласил на танец — я сидел один, как христопродавец. Как в предсмертный час, музыка гремела, оглушала нас, лязгала и пела: «Чтобы избежать скуки или смерти, надо танцевать на печальной тверди в баре «Трибунал», в окруженьи швали…» Ребра бы сломал, только нас разняли. 1996

Осенью в старом парке

Осенью в старом парке листик прижат к плечу. Ах, за Твои подарки я еще заплачу. Это такая малость — пятнышко на душе. Летом еще казалось, что заплатил уже. Облачко на дорожке, пар от сырой земли. Кожаные сапожки в синий туман ушли. Долго стучал — как сердце — крошечный каблучок. Стоит лишь оглядеться, видишь, как одинок. И остается росчерк веточки на ветру — я этот мелкий почерк в жизни не разберу. 1996

«Так просидишь у вас весь вечер…»

Так просидишь у вас весь вечер, а за окошко глянешь — ночь. Ну что ж, друзья мои, до встречи, пора идти отсюда прочь. И два часа пешком до центра. И выключены фонари. А нет с собою документа, так хоть ты что им говори. …Но с кем бы я ни повстречался, какая бы со мной беда, я не кричал и не стучался в чужие двери никогда. Зачем, сказали б, смерть принес ты, накапал кровью на ковры… И надо мной мерцали звезды, летели годы и миры. 1996

«Утро, и город мой спит…»

Утро, и город мой спит. Счастья и гордости полон, нищий на свалке стоит — глаз не отводит, глядит на пустячок, что нашел он. Эдак посмотрит и так — старый и жалкий до боли. Милый какой-то пустяк. Странный какой-то пустяк. Баночка, скляночка, что ли. Жаль ему баночки, жаль. Что ж ей на свалке пылиться. Это ведь тоже деталь жизни — ах, скляночки жаль, может, на что и сгодится. Что если вот через миг наши исчезнут могилы, божий разгладится лик? Значит, пристроил, старик? Где-то приладил, мой милый… 1996

Новый год

Жена заснула, сын заснул — в квартире сумрачней и тише. Я остаюсь с собой наедине. Вхожу на кухню и сажусь на стул. В окошке звезды, облака и крыши. Я расползаюсь тенью по стене. Закуриваю, наливаю чай. Все хорошо, и слава богу… Вот-вот раскрою певчий рот. А впрочем, муза, не серчай: я музыку включу и понемногу сойду на нет, как этот год. Включаю тихо, чтоб не разбудить. Скрипит игла, царапая пластинку. И кажется, отчетливее скрип, чем музыка, которой надо жить. И в полусне я вижу половинку сна: это музыка и скрип. Жена как будто подошла в одной рубашке, топоток сынули откуда-то совсем издалека. И вот уже стоят передо мной. Любимые, я думал, вы уснули. В окошке звезды, крыши, облака. 1996