В кварталах дальних и печальных
вернуться

Рыжий Борис Борисович
Шрифт:

«Не безысходный — трогательный, словно…»

Не безысходный — трогательный, словно пять лет назад, отметить надо дождик, безусловно, и листопад. Пойду, чтобы в лицо летели листья, — я так давно с предсмертною разлукою сроднился, что все равно. Что даже лучше выгляжу на фоне предзимних дней. Но с каждой осенью твои ладони мне все нужней. Так появись, возьми меня за плечи, былой любви во имя, как пойду листве навстречу — останови. …Гляди-ка, сопляки на спортплощадке гоняют мяч. Шарф размотай, потом сними перчатки, смотри, не плачь. 2000

«И вроде не было войны…»

И вроде не было войны, но почему коробит имя твое в лучах такой весны, когда глядишь в глаза жены глазами дерзкими, живыми? И вроде трубы не играли, не обнимались, не рыдали, не раздавали ордена, протезы, звания, медали, а жизнь, что жив, стыда полна? 2000

«Синий свет в коридоре больничном…»

А.П. Сидорову, наркологу

Синий свет в коридоре больничном, лунный свет за больничным окном. Надо думать о самом обычном, надо думать о самом простом. Третьи сутки ломает цыгана, просто нечем цыгану помочь. Воду ржавую хлещешь из крана, и не спится, и бродишь всю ночь коридором больничным при свете синем-синем, глядишь за окно. Как же мало ты прожил на свете, неужели тебе все равно? (Дочитаю печальную книгу, что забыта другим впопыхах. И действительно музыку Грига на вставных наиграю зубах.) Да, плевать, но бывает порою. Все равно, но порой, иногда я глаза на минуту закрою и открою потом, и тогда, обхвативши руками коленки, размышляю о смерти всерьез, тупо пялясь в больничную стенку с нарисованной рощей берез. 2000

«Осыпаются алые клены…»

Осыпаются алые клены, полыхают вдали небеса, солнцем розовым залиты склоны — это я открываю глаза. Где и с кем, и когда это было, только это не я сочинил: ты меня никогда не любила, это я тебя очень любил. Парк осенний стоит одиноко, и к разлуке и к смерти готов. Это что-то задолго до Блока, это мог сочинить Огарев. Это в той допотопной манере, когда люди сгорали дотла. Что написано, по крайней мере в первых строчках, припомни без зла. Не гляди на меня виновато, я сейчас докурю и усну — полусгнившую изгородь ада по-мальчишески перемахну. 2000

«Когда бутылку подношу к губам…»

Когда бутылку подношу к губам, чтоб чисто выпить, похмелиться чисто, я становлюсь похожим на горниста из гипса, что стояли тут и там по разным пионерским лагерям, где по ночам — рассказы про садистов, куренье, чтенье «Графов Монте-Кристов». Куда теперь девать весь этот хлам, все это детство с муками и кровью из носу, черт те знает чье лицо с надломленною бровью, вонзенное в перила лезвиё, все это обделенное любовью, все это одиночество мое? 2000

«Ничего не надо, даже счастья…»

Ничего не надо, даже счастья быть любимым, не надо даже теплого участья, яблони в окне. Ни печали женской, ни печали, горечи, стыда. Рожей — в грязь, и чтоб не поднимали больше никогда. Не вели бухого до кровати. Вот моя строка: без меня отчаливайте, хватит — небо, облака! Жалуйтесь, читайте и жалейте, греясь у огня, вслух читайте, смейтесь, слезы лейте. Только без меня. Ничего действительно не надо, что ни назови: ни чужого яблоневого сада, ни чужой любви, что тебя поддерживает нежно, уронить боясь. Лучше страшно, лучше безнадежно, лучше рылом в грязь. 2000

«А грустно было и уныло…»

А грустно было и уныло, печально, да ведь? Но все осветит, все, что было, исправит память — звучи заезженной пластинкой, хрипи и щелкай. Была и девочка с картинки с завитой челкой. И я был богом и боксером, а не поэтом. То было правдою, а вздором как раз вот это. Чем дальше будет, тем длиннее и бесконечней. Звезда, осенняя аллея, и губы, плечи. И поцелуй в промозглом парке, где наши лица под фонарем видны неярким — он вечно длится. 2000

«Дай нищему на опохмелку денег…»

Дай нищему на опохмелку денег. Ты сам-то кто? Бродяга и бездельник, дурак, игрок. Не первой молодости нравящийся дамам, давно небритый человек со шрамом, сопляк, сынок. Дай просто так и не проси молиться за душу грешную — когда начнет креститься, останови. …От одиночества, от злости, от обиды на самого, с которым будем квиты, — не из любви. 2000