Помыкевич. Народ мой! Сколько иногда кровавого пота стоит желание трудиться ради тебя!..

Дзуня выходит. Через минуту входит Румега. За ним Дзуня с портфелем. Помыкевич и Румега молча кланяются друг другу и садятся.

Румега. Вы не читали сегодняшних газет?

Помыкевич. Нет, к сожалению. Я читаю только перед сном. А ч-ч-то такое, отче?

Румега. Ничего, ибо я тоже не читал.

Помыкевич. Гм... Гм...

Румега. Гм... гм... Долго уж в этих газетах нет ничего нового.

Помыкевич. Долго, гм... гм...

Дзуня. А как легко можно было бы помочь этому. Какую- нибудь интересную новинку об известной особе, какой-нибудь интересный снимочек — и сенсация готова. Тогда и наиболее уважающие себя люди стали бы читать газеты. Не так ли, пане меценат?

Помыкевич. Да, гм... гм... особенно, если снимочек по­лучится интересным. Вот, например, депутат отец Румега, как благодетель. На всю первую страничку такой портретик, а под ним стишок жирным шрифтом про пастыря с голубиным серд­цем, который бедную сиротку приласкал, пригрел, еще и состоя­ние оставил. Пример с него берите, набожные христиане!

Дзуня. Украинские граждане!

Помыкевич. Получился бы неплохой стишок... Не прав­да ли, отец депутат?

Румега. Сегодня как-то не очень говорит моей душе поэзия. И вообще эта поэзия... Мне не до нее с моим здоровьем...

Помыкевич. Как раз сегодня, отче, мы имели бы осно­вание предположить что-то совсем другое-

Румега. Я как раз пришел к вам...

Дзуня. Не беспокойтесь, отец...

Помыкевич(прячет кошелек обратно в поповский кар­ман). От-ч-че, не волнуйтесь!

Румега. Я... я совсем не волнуюсь. Кто вам сказал?.. Неужели, по-вашему, я должен волноваться?

Дзуня. Вы считаете, меценат, что у всечестнейшего при подписании завещания задрожит перо в руке? Если так, то вы слишком низко цените великодушность и непоколебимость при­мерного пастыря и гражданина.

Помыкевич. Простите, отец депутат! Никогда я в этом не сомневался.

Румега. Вы очень скромны, но простите, господа, через полчаса мой поезд отходит.

Помыкевич. А вы подож-ж-ждите-ка, отец депутат!

Румега. К великому сожалению, я должен ехать. Вы же сами знаете, что мое здоровье да еще депутатские обязанности...

Дзуня. Неужели, отец депутат, депутатские обязанности позволят вам забыть про обязанности не менее важные и неот­ложные?

Помыкевич. Вы плохо спали, отче депутат?

Румега. Напротив, совсем хорошо выспался, меценат, но с моим здоровьем этого мало... Итак, простите! (Встает.)

Помыкевич. Вы со своей стороны, отч-ч-че депутат, простите, ч-ч-что мы вас сюда пригласили, однако это вызвано весьма важными обстоятельствами.

Румега. Неужели нельзя отложить дело хотя бы из-за моего здоровья?

Помыкевич. Мы позаботились, отец депутат, чтобы это дело не отняло у вас много времени. Пане товарищ!

Видите ли, речь идет только о подписи, отец депутат!

Дзуня. О королевском жесте, о котором будет широко писать даже вражеская пресса, отец депутат!

Румега. Я... я... теперь не смогу подписать, господа. Вы же сами видите, господа, как у меня трясутся руки сегодня.

Помыкевич. Вот и подпишите, отче. Скажите себе: «пропало», и руки перестанут дрожать.

Дзуня. И тогда от гордости начнет трепетать сердце, отец.

Румега. Оно у меня уже трепещет. Я должен безотлага­тельно на воздух, господа, и...

Помыкевич. Пане товарищ! Откройте окна!

Румега. Мне нужно на поезд, господа!..

Дзуня. Перо новое, отец, и подписание не отнимет у вас и четверти минуты.

Помыкевич. Даже и четверти минуты не отнимет, отче депутат!

Румега. Размышляя сегодняшней ночью, я пришел к глу­бокому убеждению, что я обязан как украинский гражданин отдать свое кровью нажитое добро всему народу, господа.

Помыкевич. Простите, от-ч-че, если только в чьих-либо головах появится сомнение в том, сегодняшней ли ночью вы имели время и возможность так глубоко и так патриотически думать...