по поверхности воды, широкая, коротконогая, напоминала в приглушённом свете зала,

жабью. А на стенах колыхались многочисленные полоски теней от водной ряби.

Немного помолчав, Габи вернулась к прежней теме:

– На самом деле я так запросто употребляю слово «интеллигенция», даже не провожу

разницы между интеллигентом и интеллектуалом, всё потому, что сегодня уже нет единого

мнения, существует ли по-прежнему интеллигенция в России.

– А кто сомневается?

– Не помню точно, кто выдвинул эту теорию. Кажется, так называемая Корпорация

социального дизайна. Неважно. Мы так привыкли к тому, что интеллигенция есть, хотя это

часть советского дискурса, а сегодня мы существуем в иных условиях. По-моему,

естественно ставить под сомнение существование устоявшихся понятий. Тогда, может быть,

не зажиреешь.

–

Ставить под сомнение – отчасти задача интеллигенции.

– Верно, но идея в том, что интеллигенция перестала выполнять функцию чистой

работы со смыслами, создания новых и корректировки старых при необходимости. По

аналогии с деятельностью интеллектуалов на западе она превратилась в интеллектуальный

класс производителей, попросту говоря, креативщиков. Теперь интеллектуалы не

отличаются от всех остальных производителей в обществе, создают интеллектуальный товар

в рыночной структуре, хочешь – покупай, не хочешь – не покупай. Но идеологическим

ориентиром для всего общества в такой ситуации интеллектуалы служить не могут, для

этого, насколько я понимаю, нужна организованная и при этом постоянно рефлектирующая

сила. А не это разобщённое и само по себе дезориентированное нечто, которое мы имеем

сейчас. Кто знает, возможно, современная ситуация в стране во многом на совести

интеллигенции. Она восприняла 90-е годы как возможность устроить собственное хозяйство,

оказалась на базаре вместе со всеми и ориентиром быть перестала – не знаю, можно ли

урвать себе и при этом сохранить хорошую мину. А теперь она, возможно, слишком боится

расстаться с тем, что накопила, и не рискует выступать. Есть и другая сторона проблемы –

как отражается современная позиция интеллигенции непосредственно на том, что она

создаёт: на искусстве, литературе, философии, науках и прочем. Возможно ли их развитие в

таких условиях, возможен ли прорыв в этих областях?

– Новые условия требуют нового распределения ролей, это естественный процесс. Один

класс не может законсервироваться и перейти в новый режим без изменений, это абсурд,

утопия. Чего вы хотите от интеллигенции, чтобы она организованно отказалась от участия в

рыночной игре? Отошла в сторонку и благородно умерла от голода?

– Я знаю, куда вы клоните. Но тут позволю себе категоричное заявление. Зло неизбежно,

пока существует культ частной собственности. Сейчас объясню. Он приводит к порочному

выбору: моё благополучие или чужое благополучие, и выбор, как правило, делается в пользу

частного. Я однажды брала интервью у австралийского писателя, он выступал против

общества потребления с его понятиями статусности и готовностью идти по трупам людей

для достижения своих целей. Собственно, это и была основная тема его произведений. Тогда

я спросила его, оправданы ли эти преступления, если они, например, совершаются отцом

ради благополучия его собственного сына? И он ответил – однозначно да, оправданы. Я

совершенно этого не понимаю, возможно, суть проблемы именно здесь, хоть это и переводит

её в ранг утопической, как вы выражаетесь. Не должно быть выбора между благополучием

моего ребенка и чужого, жизнью моих стариков и чужих, счастьем моей нации или чужой.

Этот выбор глубоко аморален, сам факт существования этого выбора в сознании людей и то,

что кто-то допустил укоренение идеи такого выбора в головах миллионов. Нет «моих» и

«чужих» детей – есть дети, нет «моих» и «чужих» стариков – есть немощные люди, нет

«моих» и «чужих» – есть просто люди вне зависимости от своих различий. Культ частной

собственности – один из факторов, поддерживающих, усугубляющих этот выбор. Сюда же