вкладывался. Я вижу символы, но смутно помню смысл. Я застала самый краешек СССР, к

тому же жила с родителями за границей, всё это так и не успело стать для меня полноценной

127

реальностью. И вот я вижу советский герб и уже почти готова воспринять его отстранённо.

Как знак без смысла, как украшение, как… как горгулью, понимаете? Как фантастику. А что

видят ребята, которые родились после меня? Ничего вовсе? Красивый узор? Это ведь не

заряжено их собственным опытом.

–

Габи, то, что вы говорите, довольно страшно. Если не помнят, значит, может

повториться. Должны помнить.

– А, может быть, вы просто не хотите, чтобы мы забывали о вашем прошлом? Потому

что вместе с ним уйдёте вы сами? И может быть, вы так отчаянно играете сейчас в старые

игры с властью, настаиваете, что история повторяется, потому что не хотите, чтобы прошлое

уходило? И потому же называете моё поколение и последующие – эскапистами,

индифферентными, виртуальными? А вы не думали, что нам не интересны ваши игры, мы

даже не совсем понимаем, о чём вы говорите.

– Да мне-то что? Это вам жить в этой стране. Разве мы не ради своих детей боремся?

– Ты мне скажи, ты крещёная, мать? – спрашивала тем временем пьяная Наталья у такой

же неровной Вики.

–

Я буд-дистка, - ответила та.

–

Эта плохо.

– Почему? Лучше креститься и танцевать голяк в лесу? И сидеть лотосом. Как вы?

– Обижаешь. Обижаешь. Мы дело делаем. Народ защищаем. И о душе думаем. Ты же

русская?

–

Ну?

–

Значит, православная, значит, надо креститься.

–

А я сама защищусь.

–

От бесов – нет. И от духов леса. И от зомбей.

– Блин, ну у тя в голове и понапихано. Ты же православная!

– Я русская! У меня даже фамилия, как у президента почти. Только по-другому –

Волкова.

–

И нормально так водишь хороводы вокруг ёлочки.

– Я не одна. Светка, она добрая, она йоге нас учит. Как быть молодыми и красивыми.

Чтобы мужик любил. И чтоб душевное развитие. Знаешь, как иногда хорошо зажечь арома…

матическую палочку. Спокойно так на душе.

–

И помолиться.

–

А как без этого? И пост обязательно. А хочешь я тебе погадаю? Я на картах умею и по

руке. Давай!

–

Тпр, назад, сестра.

–

Я реально вижу будущее. Светка скажет. Вот ты любишь своего? Ну признайся?

Хочешь, скажу, чего у вас впереди.

–

Нахуй.

–

Обижаешь. Злая ты, дылда. Не русская какая-то.

–

Я будди-стка.

– Оно видно.

– А вы… у вас тут… ваше это всё… В-вы – дурка.

–

Сама дурка.

–

Сама дурка.

–

Сама дурка.

–

Сама дурка.

– Девочки, хватит ссориться, - встряла уставшая Яблочкина, она уже давно хотела спать.

– Пора по домам. И вы папе мешаете.

–

В самом деле, Вика. Пойдём, - сделал попытку и Илья.

128

–

У меня здесь дыра, - объяснила Вика, пьяно мотая головой, и тыча пальцем в лоб. – Я

кусок дня потеряла. Я не помню.

– У нас и не такое бывает, - заверила продавщица. – В прошлом году у соседской

ребятни память нафиг отшибло. Сутки их искали. Потом они так и не вспомнили, где были.

Да клея небось нанюхались. А ты лес прогневила, точно говорю. Креститься тебе надо,

дылда.

– Я пош-ш-шла.

–

Ну давай.

–

Ну и дну.

До земли Габи и Борису осталось пройти один пролёт. Лестница заканчивалась дверью, на

этот раз обитой металлическим листом.

– Общественная ответственность возможна только при осознании её каждым человеком

отдельно. Это утопия? – спрашивала Габи. – Ответственность невозможно насаждать, её

можно только взрастить в самом себе, не требуя ничего от других. Но подавая пример своей

жизнью. И уже эти индивидуальные ответственности соединятся в общественную. Заставить

людей стать ответственными невозможно. Создать им здоровое общество без их участия

невозможно. Излечиться общество, страна может только в том случае, если каждый