Но он предполагает, что она сильно обиделась, раз стала вдруг такой колкой и жёсткой»

В третий раз зазвонил телефон. Девушка была уже далеко. Борис не двинулся с места. Но

телефон всё звонил и звонил, натужно тренькал и тренькал. Мужчина наконец не выдержал.

Слез с кровати и на одной ноге быстро пропрыгал к столику с аппаратом. Снял трубку.

–

Алло, я вас слушаю.

Там, действительно, молчали.

–

Говорите, - сердито приказал Борис.

И услышал.

На другом конце линии кто-то негромко, но с легко различимой угрозой – зарычал.

Потом короткие гудки.

«Местная ребятня хулиганит или же помехи на линии – так решает для себя Борис».

Телефон больше не звонил.

В тот момент, когда Габи, мучимая нервическими спазмами в области солнечного

сплетения, стучалась к Борису, на другом конце карельского леса юный участковый Яков и

агент Интерпола Орвокки сговорились, не теряя зря времени, снова вернуться в Пиенисуо,

чтобы допросить особо подозрительную в свете бобровых событий Татьяну Ивановну

Морозову – ещё одну жительницу вымирающей деревни, обитавшую в своей избе на берегу

озера Салмилампи, где компанию ей на участке составляли только древняя овчарка, милая

кошечка, сбежавшая от своей предыдущей хозяйки алкоголички Рощиной, да корова. Как раз

из-за рогатой, не заболевшей пока ящуром, их хозяйка и вызывала вопросы – кто знал, не

приносила ли она жертв языческим богам ради здоровья своей питомицы?

Молодые люди шли по улицам, пыльным от иссохшей глины, – меж тихих заброшенных

участков – ощущение, что вокруг деревня-призрак, давило, но вовсю стрекотали на солнце

кузнечики, тем успокаивая, а вскоре к этим звукам прибавился и звонкий собачий лай –

должно быть, старалась овчарка Морозовой. Чем ближе пара подбиралась к нужному дому,

тем громче и отчётливо взволнованней делался собачий брех – по-видимому, пёс давно уже

зачуял приближение незнакомых людей. Но когда участковый и его знакомая ступили за

границу участка коровницы, выяснилось, что старой овчарке вовсе нет до них дела –

посаженная на цепь возле своей будки, она лаяла на что-то в глубине участка, а непрошеным

гостям, коротко обернувшись, послала лишь два громких проклятья – лучше не лезьте и без

вас работы хватает.

– Что-то случилось, - шепнула Орвокки, то ли спрашивая, то ли утверждая.

77

Яков же молча двинулся по садовой дорожке, ведущей в обход избы, чтобы разобраться на

месте.

–

Куды прёте? – послышался злой голос из дома.

Морозова, старуха под два метра ростом, ничуть не сгорбившаяся и не усохшая с

возрастом, стояла на верхней ступени крыльца. Из-за высокого основания дома она

возвышалась над молодыми людьми на дополнительных полтора метра. Яша сразу обратил

внимание на её босые ноги – стоптанные и намозоленные они напоминали, скорее, огромные

копыта. А голова доярки, как у жителей Бробдингнега с иллюстраций Жана Гранвиля,

посаженная на длиннющую шею, казалась снизу, наоборот, особо маленькой, возможно,

оттого, что волосы женщина убирала в тугой пучок.

– У вас всё в порядке, Татьяна Ивановна? – участковый встал у начала лестницы, прямо

напротив старухи.

–

А тебе-то чего? – ответила та по-прежнему враждебно.

–

Пёс разволновался…

– Ты не шастай сюда, он и не будет, - Морозова перегнулась через перила крыльца и

рявкнула уже в адрес собаки, - Бурый! Буран, я тебе сказала умолкни! Замолкни, кому

сказала?!

Овчарка в ответ хозяйке жалобно скульнула и с новой силой продолжила облаивать нечто

видимое только ей.

–

Дурная голова!

–

Да пусть лает, - вклинился Яша.

–

Чего ты припёрся? Чего надо? – тут же переключилась на него старуха, даже не желая

скрывать своего раздражения.

– Татьяна Ивановна, вы с нами прям как с врагами. По делу я пришёл, чего уж?

–

А вы и есть враги! Все тут. Я к вам за помощью не хожу, вот и вы ко мне не надо!