ничего не обнаружил. Проверял и всех остальных жителей, но они оказались чисты. Позже

выяснилось, что грабёж – дело рук компании ребят из Петербурга, бороздивших окрестности

Вяртсиля в поисках некоего «места силы». По убеждению молодёжи, несть числа таким

мистическим точкам на карельской территории, изобилующей страшными деревнями-

призраками, где жить теперь и вправду могли только духи. Со слов Морозовой, однако,

выходит, что доверять местным как раз не стоит. Яков, впрочем, не исключает, что Татьяна

Ивановна впала в маразм или мстит за старые бытовые обиды»

Сам того не заметив, Яша щедро почесал себя в затылке.

«Он глядит на смирную поверхность озера и почему-то вспоминает ранневесеннюю сцену

из своего детства. Странная игра ассоциаций – сейчас отменная летняя жара. Яков

вспоминает, как проснулся посреди ночи в избе своей бабки по отцовской линии, как

испугался, услышав визг и стоны отчаяния со стороны местного озера. И громко плакал,

пока не пришла бабушка и, вытирая с его лица слезы, не объяснила, что это лёд на озере

вскрывается»

Ничего страшного, глупыш. Наоборот – скоро весна.

Стоявшая рядом Орвокки также глядела на озеро Салмилампи и тоже думала, но совсем о

другом. Предположим, Бог – писатель, формулировала она мысленно, тогда все люди на

Земле – герои бесконечного романа, который он пишет. Но что Богу, как автору, делать с

отдельно взятой старушкой? И, тем более, с множеством старушек и стариков? Достоверно

ли он их изображает в своём романе, раз у других героев часто возникает ощущение, что вот

в этой старушке, например, смысла и глубины немного, подчас просто нет? Неужели Бог-

автор работает спустя рукава, каким-то персонажам уделяя больше внимания и даже

теплоты, а других – вводя просто так, без особой цели? Тогда неудивительно, почему какая-

79

нибудь отдельно взятая старушка – не та, которую они только что видели, а вообще –

проводит остаток своей жизни в гневе и злобе. Ведь этого персонажа обделил его же автор –

писатель, которому никогда не было свойственно оправдываться и объяснять свой замысел.

Он даже не соизволил одарить эту старушку умом, чтобы та могла бороться за себя в

одиночку. Или?..

Тут Орвокки заметила, как Яков почесал в затылке, и в унисон ему – тихо вздохнула.

Настало время возвращаться в Анонниеми.

Илья сидел в приёмной один. Он забыл надеть линзы, и поэтому всё вокруг виделось ему,

как сквозь дымовую завесу. Но мебель вокруг разглядеть смог. Четыре стула, простой стол

на железных ножках, одну скамью с условно мягким сидением – все плакаты на стенах

(правда, сами тексты и рисунки расшифровать не удавалось), все двери, ведущие в кабинеты,

а также задвинутый в угол фикус, чуть не пластмассовый в своей отрешённости. Попытался

отыскать какие-нибудь дефекты на линолеумном полу, не удалось – здесь туман лежал

слишком густо. Илья не помнил, где именно находится и по какому он здесь делу, а в окне

напротив почему-то слишком темно для летнего дня – вообще ничего не видно, кроме

темени. Да и на освещении в самой приёмной сэкономили – только одна тусклая лампочка

без плафона, ввернутая в стену у него над головой. Дальше события стали развиваться

стремительно, и времени на обдумывания своего положения у парня не осталось.

Сперва Илья заслышал недовольное сопение. Даже чавканье. Посмотрев в сторону фикуса,

он заметил нечто вроде лисьего хвоста, торчащего из-за кадки. Точно хвост. Двигается.

Видимо, лиса нашла себе в углу лакомство. Илья перевёл взгляд на свои руки – там вроде

платок был – но обнаружил на правой ладони растёкшийся кровянкой шматок мяса. Он

брезгливо швырнул его на пол, а сам встал. С нервной поспешностью двинулся к входу в

ближайший кабинет. На двери висела бумажка: «Перерыв – 10 минут». Илья решил, что он и

так уже долго ждал, и без стука нажал на ручку. К тому же его всегда интересовало, что

происходит в кабинетах во время перерыва – действительно ли чаепития? Дверь поддалась,

Илья вошёл в новое помещение.

Здесь за окном почему-то светило солнце и мерно покачивались ветки тополя. Подле окна,