Не мешкая, Артем воткнул в рыхлый пласт чернозема прут с горящей паклей и, подхватив ведро, стал наполнять горючим бак.

— Дед Антип, когда ты спишь? — меж делом окликнул Артем старика, прогоняя свою предутреннюю сонливость.

— А кто сейчас спит? — глухо, как-то нехотя, отозвался старик.

От сполохов пламени беспокойно метались черные тени. Алые блики отсвечивались на серебристых шпорах колес и на блестящем ободе, тревожно вспыхивали они в белесых, слабых глазах старика.

— Кто сейчас спит? — помолчав, так же глухо и грустно повторил он. — Никто не уснет… Как там твой отец?

— Дает перцу фашистам!

Артем возвратил ведро и занялся плугом, зазвякал ключами.

— Прохор трудолюбивый, — согласился дед Антип, нащупывая у колена вожжи. — Он и там будет первым. Всем бы так, тогда управимся.

Людское несчастье — нежданную войну, по разумению деда Антипа, можно одолеть только общим добросовестным трудом, чтобы каждый не страшился ни тяжести его, ни опасности.

Он сам с германской вернулся с ревматизмом ног, раненным в грудь, с покалеченной правой рукой и при двух Георгиевских крестах. Из-за скудного здоровья не пришлось участвовать в гражданской, но так или иначе к ней отношение имел самое прямое — был в хуторских активистах. Да и мстительному

кулачью, саботажникам покою не давал.

Но награды царские носил напоказ, за что председатель сельского Совета не раз корил его:

— Ты представитель новой власти, а не какое-то самодержавное отрепье.

— Правильно, — соглашался Антип, еще круче выпячивая воробьиную грудь. — Окромя царя есть Расея, за ее кормилицу — мать стоял.

Председатель сельсовета недовольно звякал шпорами и уходил…

— Да, сейчас бы мне те силы, — возвращался из раздумий старик. — Я бы вам, — грозился замасленной рукавицей в темноту, — доказал! Мне бы токо б туда, до передовой, а там, когда вцепился бы, они б, лютые, узнали меня! — и грозно глядел в черные поля.

А враг и вправду лютовал. Уже черный день навестил соседку. Где-то под Ровно за бруствером траншеи оста — лась изодранная осколками двухрядка. И, отчужденный навеки от людских забот, навсегда сомкнул уста ее хозяин.

Грозой отдавало и от писем Прохора…

— Прочитай вслух, — однажды поздним часом попросила Марфа вошедшего в хату сына.

Артем устало бросил в угол грязную фуфайку, верхом уселся на лавку у дощатого стола. Ближе пододвинул каганец.

— Ну, читай же, — мать напряженно глядела на сына, хмурившего брови над развернутым треугольником.

— Читай, братик, — тоненько просила Марийка, ерзая на табуретке от нетерпеливого ожидания. Письмо уняло и ее сон.

«Голуби вы мои, здравствуйте, — начал, наконец, Артем чтение. — Марфуша, Артемка и Марийка, дорогие мои, примите мой горячий фронтовой привет. Извините за промедление с ответом. Так получилось. На фронте как на фронте. Много трудных дней было, но и фашистам нелегко пришлось. Я отделался небольшим ранением. Из строя не выбыл. Продолжаю бить фашистскую гадину, бьем мы их, насколько сил хватает. Они — зверье, бешеные собаки. Недавно мы отбили лесную деревеньку. Ничего там не нашли, кроме пепла. Пожалуй, такого зверства еще мир не видел… Все хаты снесены с лица земли, а люди до единого человека уничтожены. Кого повесили, кого сожгли на кострах. И старых, и детей — всех подряд! Эти звери хотят полностью уничтожить наш народ. Но этому не быть! Даже когда приходится отступать нам, фашистам каждый шаг достается немалой кровью и многими жизнями. Думаю, скоро дело изменится, и мы подчистую выметим эту заразу с родной земли…»

— И тогда папа вернется? Приедет? — радостно воскликнула Марийка.

— Тихо, доця! — предупредила Марфушка, по ее бледным щекам обильными струйками стекали слезы и расплывались влажными пятнами на кофте. — Читай, сынок.

«Артемка, я рад, что ты в труде не подводишь отца, — читал дальше Артем, и голос его все больше крепчал гордостью и за отца, и за себя. — Твое письмо я читал всем однополчанам. Ты знаешь, как оно нас порадовало, даже воодушевило! Артем, береги, сынок, машину. Вспомни, как я за ней ухаживал, как к ней относился. В положенный срок перетяжки делай. Надольше хватит мотора. В кладовке в моем ящике (где всякие железки) есть кусок баббита. На крайний случай имей ввиду.

Марийка! Ты так быстро растешь, любимая доченька. Ты мне в каждом письме обводи ладошку…»

Это письмо пришло из Белоруссии. Потом пошли из других мест. Уже больше года Прохор Андреев изо всех сил дрался с фашистами. Черной чередой проходили тревожные дни и месяцы.

Однажды под вечер как-то неловко, с тенью беспокойства сунула почтальонша Марфе долгожданный треугольник. Чужой, незнакомый почерк был на письме с темными штемпелями. Глянула Марфа на него и обомлела. Зарябило, затуманилось в глазах и зашлось сердце.