— Ну, хорошо. Хорошо. Вы весьма осторожны и исключительно предусмотрительны. Можете удалиться. Желаю удачи! — сказал он снова с легкой иронией.

Пока он спускался в лифте на свой этаж, он почувствовал, как на лбу у него выступают капельки пота. Что-то подсказывало ему: дело Рубирозы потихоньку перерождалось в плавучую мину, причем весьма опасную. Кто-то явно хотел ее взорвать, но кто-то пытался просто обезвредить. И все же — как начальство узнало о его отношениях с Брокаром? А о его разговорах с вдовой Рубирозы? На это мог быть только один ответ, причем очевидный: он был под наблюдением. И давно. Они заранее знали все его действия. Они все знали о нем, о его жизни, о Джулии. Действовать надо было с максимальной осторожностью, чтобы все это дело не обернулось против тех, кого он любил. Становилось ясным, что его начальство было связано с мафией, а предупреждение шефа было не таким уж и скрытым, скорее наоборот, достаточно ясным и определенным. В душе он себя проклинал. Как мог он не заметить, что за ним следят?

Он приходил к выводу, что документация Рубирозы, должно быть, исключительно взрывоопасна. Вряд ли дело ограничивалось одними махинациями в области антиквариата: все знали о ее существовании и многие боялись ее появления, однако никто не располагал ею, а все те, которые ее искали, были уверены в ее существовании.

Но в настоящее время надо было срочно уходить в защиту с тем, чтобы не дать возможности использовать результаты его расследования людям, которые за ним следили. Они косвенно угрожали через его же шефа, но вовсе не хотели мешать ему в поисках правды. Наоборот, они очень хотели, чтобы он для них ее обнаружил. А потом можно заткнуть рот и ему и правде тоже.

Им хотелось, чтобы начиная с сегодняшнего дня он перешел на службу к невидимой мафии, которая приказывала бы ему, через его же шефа, как действовать. После того, как он доберется до правды (если он до нее доберется), они спрячут под сукно все, что не следует показывать при свете дня. Что же до него лично, то, видимо, ему перекроют возможности дальнейшего продвижения по службе вплоть до отставки, или все дело обойдут молчанием.

Отлично. Он готов был принять этот вызов, знал, что игра могла стать очень опасной, но не боялся. Когда тебе больше пятидесяти, мысли о смерти постоянно составляют тебе компанию. Это становится привычкой и перерастает в тихую грусть с массой богатейших оттенков, превращается в условный рефлекс, как крестное знамение священника, приближающегося к алтарю, Постепенно ты перестаешь обращать на это внимание, это становится частью тебя самого, тебе даже хотелось бы не думать об этом, но что-то вдруг, почти подсознательно, напоминает тебе об этом. Ты принимаешь это и преодолеваешь одним духом, как бы творя крестное знамение на алтаре твоей жизни. Пусть только «они» попытаются помешать ему исполнить свой долг. «Им» сразу же станет ясно, насколько опасным может еще быть шестидесятилетний мужчина с его девяноста килограммами тренированных мускулов и почти сорокалетним опытом работы в следственном отделе туринской полиции! Еле сдерживая глухую ярость он вошел в свой кабинет и занялся тщательным осмотром этой скудной обстановки.

Сначала он осмотрел дверь и окно, затем люстру, кресло, полки, пол и, наконец, письменный стол. Сначала он ничего не обнаружил. Затем, вытянув до конца правый ящик, между доской стола и дном ящика, нашел то, что искал: аппарат, чуть больше дамских часиков, способный четко передавать радиосигналы на расстоянии пятисот метров. Комиссар удовлетворенно улыбнулся и оставил аппарат там, где его нашел. Он вышел из кабинета и направился на квартиру к Джулии, где обнаружил ту же технику в одном из стеклянных плафонов люстры, под перекладиной кровати и между стеной и вытяжным колпаком на кухне. Тут он тоже оставил все как было. Он не пошел домой, но был уверен, что и там его тайные «доброжелатели» понатыкали передатчики в каждой комнате. Он позвонил Джулии на работу и пригласил ее позавтракать.

Армандо рассказал ей обо всем, что произошло за последнее время и посоветовал быть очень осторожной. На крайний случай договорились использовать условный знак. Джулия должна была, между прочим, сказать: «Маме нехорошо», а Армандо: «Сегодня не могу, вечером я должен быть дома». Если кто-то из них произносил условленную фразу, то через полчаса они должны были встретиться под портиками виа Рома у кафе-мороженого и постараться избежать слежки. Вместо того, чтобы испугаться, Джулия, казалось, очень возбудилась при мысли, что помимо воли стала участницей криминальной истории.

— Армандо, — сказала она со счастливой улыбкой, — я становлюсь героиней детективного фильма.

Комиссар ничего не ответил, но, невольно вздрогнув, не мог не подумать, что в жизни, в отличие от фильмов, благородный герой очень часто терпит поражение, а мерзавцы бывают оправданы за недостаточностью улик.

Казалось, Марио почувствовал, что за его шефом установлено наблюдение. Поздно вечером молодой сотрудник Сюртэ доставил из Парижа солидный пакет. Поскольку Марио не удалось разыскать комиссара, он решил доставить пакет на дом и вручил его без лишних слов. Они и так поняли друг друга. Армандо ничего не говорил о новой ситуации, складывающейся в связи с делом Рубироза, но, очевидно, стены управления были недостаточно плотны, чтобы не пропустить некоторых тайн, или же у болтунов и сплетников слух и нюх на новости оказались намного тоньше, чем предполагалось. Марио сказал Ришоттани, что он в полном его распоряжении.

Отчет комиссара Брокара о посреднике начинался так.

«Дорогой друг,

я последовал вашему совету и перенес расследование в среду антикваров и на аукционы, чтобы установить личность этого посредника, который, по моим сведениям, вполне мог оказаться директором одной из крупных художественных галерей.

Когда я потерял уже всякую надежду на какой-либо результат, неожиданное везение целиком перевернуло всю ситуацию. Везение заключалось в том, что я отыскал одного молодого человека, смертельно ненавидевшего одного антиквара с набережной Вольтера: тот нанял его не столько в помощники, сколько для того, чтобы постоянно к нему приставать со своими гнусностями. Парень ему наотрез отказал и был тут же с треском выгнан с работы. Мне подумалось, что идея поговорить с кем-нибудь, кто не мог не иметь зуба против антикваров, могла дать неплохие результаты. В течение многих дней мои вопросы разбивались о несокрушимую стену круговой поруки этих «знатоков искусства». Никто рта не открывал, ничего не знал, все сплетничали друг на друга, но когда речь заходила о товаре, они превращались в трех знаменитых мартышек: «ничего не вижу, ничего не слышу и ничего не скажу»…

Идея оказалась плодотворной, и парень выложил все как есть. Он вспомнил, как его работодатель разговаривал с директором «Арт Гэлери» в Монте-Карло, неким Марком Дювалем (о нем я уже говорил с вами по телефону). Он директор одной из известнейших галерей. Разговор шел о передаче каких-то двух вещей. Когда я поставил под контроль телефонные переговорю с галереей, стало ясно, что в руки к нам попало что-то весьма взрывоопасное.

Вы, дорогой друг, даже представить себе не можете, насколько нелегальная торговля в Вентимилья превосходит легальную. А ведь Марк Дюваль следит за тем, чтобы с той и другой стороны не было нарушений в поступлениях. Лучше будет пояснить это на конкретном примере. Некий антиквар, назовем его X желает отправить в Рим, Лондон, Нью-Йорк или еще куда-то некий предмет старины, но очень боится, что при отправке законным путем предмет этот может быть приобретен на основе фактуры, представленной в управление изящных искусств через Национальное управление музеями, или же сама академия запретит экспорт этого произведения. Иначе говоря, возможность сбыта этого произведения будет ограничена национальными рамками. Вот тогда и приходит на помощь Марк Дюваль. Тщательно упакованная вещь безымянно отправится к месту назначения, и доставит ее один из водителей, постоянно совершающих рейсы между Парижем, Лондоном, Веной и другими интересными городами. Антиквар откинет кое-что за перевозку Марку Дювалю. Меня уверили, что товар, идущий по этой системе, как правило, прибывает по назначению раньше того, который следовал по официальным каналам. Потери и кражи не обсуждаются. Не прощают того, кто ошибся, и ни за что не дадут ему ошибиться во второй раз. У каждой страны есть свой маленький посредник. Если вдруг, во время неожиданного досмотра, таможенники обнаружат у водителя какую-то вещь, не подтвержденную документом, он тут же валит вину на фирму, которая его наняла и старается оправдать наличие товара банальнейшими способами, но никогда не произнесет ни имени посредника, ни имени антиквара, ни того, кто должен получить этот товар. Товар изымают; но никто его не затребует, никогда.