Особенно много народу высшего разбора присутствовало, когда казни подвергались королевские изменники. Нет, я не сочувствовал тем, кто расхлебывал свою же крутую кашу. Просто говорил себе, что вовремя подарил смерть господину Олафу: он не застал ни поражения, ни увядания своего рода.

Герцогиня Хоукштейн, теперь уже глубоко замужняя, старательно участвовала на таких представлениях – будто они ей ни о чем не намекали или, напротив, утверждали в воспоминаниях. Она заметно похорошела, обрела некую яркость и сочность цвета, округлилась в талии – очевидно, на сей раз муж ей попался удачный во всех отношениях.

Да, разумеется, Шпинель дописал посвященную прелестной Розальбе «Повесть о Вробуржском Герое» и даже издал на прекрасной восточной бумаге новомодным способом – так называемым «высоким натиском», когда к листам прижимаются вырезанные из мягкой липы пластины. И получил от продажи немалую прибыль, коей щедро поделился со мной как с вторым автором.

Еще он сделал для меня особый экземпляр, рукописный и на отличном пергамене: благо руки перестали наконец болеть.

Так вот, только в моем тексте имена наших милых ханифов приведены полностью и с разъяснениями.

Сейфулла абу Хайя ибн Якзан Хаким Скондави. Меч Бога, отец Живущего, сын Сущего, врач и ученый из Сконда.

Рабиа умм Баттар бинт Адавийя Аламутийя. Дева-Райский Сад, владеющая мечом – «Задирой», дочь некоего Адавии, родом из мощной горной крепости Аламут.

Насчет себя и своего вызывающего поведения в последнюю ночь Олафа Шпинель, кстати, и здесь не проронил ни слова. По сему поводу я спросил моего монаха:

– Это будет нарушением исповедных тайн или не очень? Ну, про Армана и Олафа.

Он рассмеялся:

– Эх, дурень я был и осёл, ушами помавающий. И всех вас, сущих ослов, нагрузил своей тупой бестолковостью. Понимаешь, мейстер, мальчик нежданно-негаданно выиграл у нашего принца самый лучший приз – и без перерыва, этак сходу влепил благодетелю в лоб смертным приговором. Да после такого паренек прямо в мелкую пыль желал бы перед Олафом рассыпаться! А сам Олаф – да он за всю ночь только и смог, что по волосам Армана погладить и в лобик поцеловать. Не железный же он, право…

Ещё один верный источник дохода: прекрасные жеребята, что каждый год приносит мне Дюльдюль и которые по негласному соглашению на две трети принадлежат мне и лишь на треть – хозяйке Черныша. Ибо самое ценное у чистокровных лошадей – их женщины.

И вот я вывожу детей нашей милой кохейлет на ежегодные конские ярмарки, что проходят вне стен крепости каждую осень, и отыскиваю им понимающих хозяев. Быстро обучился распознавать честных барышников от плутоватых (что значит долголетний опыт) и барышников от военных ремонтеров, которым только и подавай живое конское мясо наряду с предназначенным на убой человеческим. А те покупатели, что имеют толк в своих головах, уже заранее поджидают меня с моим приплодом – и оттого не скупятся.

Так прошло пять лет. Пять спокойных лет. Шесть спокойных лет.

Когда я нынче гляжусь в зеркало, оттуда на меня смотрит уже не молодой, но, бесспорно, моложавый человек по виду лет тридцати пяти – сорока, поджарый, статный, сероглазый. (На самом деле мне неполных тридцать, но я стараюсь это преодолеть.) Мсье или Герр такого-то города, Господин Вробурга или Господин из Вробурга, как принято во Франзонии говорить о заплечных дел мастерах… Завидный жених, что и говорить!

Только дело так и не пошло. Невесты не те, наверное…

Славные девки, которых я пестую и обихаживаю, скверно говорят о так называемых честных женщинах Вробурга, каждая третья из которых имеет некие несмываемые отметины на самых пышных и мягких частях. (Что ни говори, а пороть – не гладить.) И всё оттого, что уж их-то положение при мне, нежно любимом, отличается незыблемостью и куда как благолепно. Плати через моё посредство налоги – и спи спокойно, с кем тебе нравится (ну, почти нравится), одевайся так богато, как сможешь, только золотом не злоупотребляй и носи двойной парчовый кружок на рукаве. Я тут вроде как на откуп взял казенные денежки со всех вробуржских веселых домов, но имею не слишком большой процент. С самого первого годового начисления взял себе в дом управительницу по имени Сервета и прозвищем Жаворонок, весьма искусную в делах как хозяйственных, так и любовных, но еще не шибко поистраченную лихой шлюхинской жизнью. И нимало о том не пожалел. При здешнем высоком нравственном уровне это было куда как приятней и безопасней, чем жениться.

Нет, и жениться я мог бы, и даже не раз, как ни удивительно. Скажем, на ком-нибудь из благодарных пациенток, которых мы с Грегором и в самом деле врачевали от телесной скорби: девиц – от лихорадки и бледной немочи, молодых вдов – от растяжек на коже и жировых прослоек, немолодых – от приливов крови.

Были случаи и куда более драматические, как сказал бы Шпинель, которые сам сочиняет подобные драмы для местной актерской труппы.

Дело в том, что как работа на палача нередко избавляет мужчину от казни, так и брак с оным мейстером традиционно спасает согрешившую женщину от смерти на высоком помосте.