– Имеем года четыре в запасе. Мы вообще-то деньги экономим, хотим экологический котопарк устроить. С цветущими газонами, зарешеченными тропками для посетителей и местами естественного обитания.

– Кошки ведь домашние животные.

– Я ж говорю – деньги и еще раз деньги! Уже купили два гектара земли неподалеку от столицы. Подняли из воды ветхий венецианский особняк. Привезли кусочек Колизея, не подлежащий реставрации, там еще подвалы шикарные, – чуть запыхавшись, вещала Стелла. – Целим на камни от настоящей пирамиды. Копты ее растащили для своего… одноэтажного домостроения.

Тут мы пришли.

Забор был аккуратный, крашенный нежным лимоном. Но вот сам дом не то что снаружи – и внутри не внушал доверия: на первом этаже воняло землей и гнилым картофелем, на втором – обжаренной в масле ставридой, на третьем – сбежавшими суточными щами, на четвертом – бомжатскими экскрементами. Пятый, с совмещенным букетом благовоний, был наш.

– Отмыть кое-как успели, а дезодорантами побрызгать еще нет, – с извинением в голосе сказала девушка. – Погодите на площадке, я семейство предупрежу.

– Только не надо представлять меня другом сердца, договорились? Лучше женихом, – возразил я.

– Да им это без разницы, у самих нравы так нравы… – пробурчала она.

Стандартные четыре входа, обитые потертым черным винилом. Ближняя к ступеням дверь лязгнула, приоткрылась: оттуда высунулось холеное мурло десятикилограммового британского кота и уставилось на нас с некоторым осуждением.

– Вот. Бонифаций – Хельмут. Хельмут – Бонифаций.

Не закрывая за собой дверей, мы протиснулись в переднюю, умеренно пропахшую кошками и второсортным наполнителем для их туалета.

– Боня, как там Юфима с детьми? В порядке? Пойдете на улицу погулять?

Он негромко мявкнул. На зов явилась почти столь же роскошная киса.

– Юфимия, третья подруга Бонифация и мать девяти его котят. Пока не крещены, хотя имена им мы уже подобрали.

Кошки тем временем обнюхивали мои туфли, деловито помуркивая. Потереться ушами, чтобы отметить меня как свою собственность, они не торопились: я не знал, хорошо это или плохо.

– Сама я лягу с семейством, а вам в дальней каморе постелю, – деловито говорила она, шуруя по шкафам и полкам ближней комнатки. – Там шторы плотные и дверь с накладным замком.

Я по-прежнему стоял неподалеку от полуоткрытого входа.

– Да защелкнитесь, наконец, – скомандовала она. – Не надо зазря светиться. Вампиры и ведьмы неважно друг с другом ладят.

– Я не вампир, – ответил я.

– И я не ведьма, а рядовой член общества кошколюбов, – в сердцах ответила она. – Ох…

Стелла подбежала ко мне, но ничего не успела предпринять. Все три остальные двери распахнулись, и из них обильно хлынули кошки.

По всей ширине пролета стройно двигалось нечто среднее между стремительным потоком и чинным дефиле, обернув к нам точеные плоские профили. Все масти и породы: вислоухие шотландцы, тайцы, египтянки и кносские голубые, колорпойнты, курильские бобтейлы, лесные норвежки, – но большинство простолюдинов и простолюдинок. Самое жуткое было в том, что из темноты низких пролетов до меня не доносилось ни единого отблеска или звука – и это при моей сверхчувствительности.

Внезапно Стеллины кровные британцы оттеснили меня от косяка и плотно легли на ноги. Юфимия резко и почти членораздельно мяукнула, лавина убыстрила ход – и вот последние ряды уже миновали площадку, распахивая телами дверь подъезда. Девушка захлопнула дверь и облегченно рассмеялась.

– Баба-Яга не против. Всё! Мыться, переодеваться в пижаму будете? Чистая, для гостей.

По известным соображениям я не хотел, чтобы на меня глазели. При очень ярком свете наша кожа отливает вороненым серебром, молибденом или хромом, в зависимости от состава защитного слоя. Скажем еще и про надписи, которые превращаются в своего рода клеймение или татуировку. Друг Малый Ворон имеет такую на самой неудобной части тела, условно именуемой хвостовиком, что создает известную проблему при общении с гейшами. Со мной еще хуже: готическое письмо вдоль всего безволосого торса, от ключиц до паха. Еще хорошо, что немногие смыслят в заковыристых древних шрифтах.

– Вы когда сможете проснуться? – спросила девушка. – Утром, вечером?

– Как скажешь.

– Тогда отлеживайтесь на всю катушку, – она впустила меня в комнатку и закрыла дверь.

Я натянул на себя тонкие брюки с завязками на щиколотках и талии, повалился на диван и укрылся одеялом с головой. Но добрый сон не приходил. Вместо него подступили кошмары.

…Высокий помост, обитый черным сукном. Мы с мейстером поднимаемся на него, он в темно-красном, я… дальше провал в памяти. Меня бережно обтирают чистой ветошью, укладывают в узкий футляр. Снова провал. И вдруг я чувствую, что плоско лежу под землей, туго обернутый в его куртку, и не имею возможности из нее выпростаться. На меня сыплются тяжкие комья земли, сквозь них я вижу склоненные над могилой скорбные лица, среди них самое печальное – моего мейстера; то самое, что я ношу ныне, но помоложе. «Сто смертей, – слышу я, – прости меня, Торригаль. Я не хочу, чтобы после сто первой ты превратился в убийцу одних невинных». Погребальный покров гниет, могильный холм оседает. Чьи-то жадные, скрюченные пальцы… Старая колдунья. Я прячу себя, зарываясь от нее в глубь земли… А вот иные руки, холодные и жесткие, но им я рискую довериться. Норманн в древнем доспехе…

Так длилось до раннего утра. А с первым проблеском зари Стелла тревожно забарабанила в дверь:

– Хельмут? Откройте пожалуйста, Хельмут! Что-то случилось.

Я вскочил, как взмыленный, и едва не сорвал защелку. Так, теперь она узрит меня во всей красе…

Нет, без юмора. Торс у меня классический: стальные мышцы, широкие плечи, плавно переходящие в узкие бедра, рост, почти как в преждежизни, – метр восемьдесят. Никакой не дед, кто и спорит, хотя далеко не юнец, с моим-то жизненным опытом.