Мне снятся тревожные сны, как богу Фрейру, о котором Олаф рассказывал нашему высокородному Арману Шпинелю де Лорм. Хорошо, что хоть они меня посещают.

Но кто я в них – палач, которому снится его погребенный клинок, или меч, что в запредельном и потустороннем сне ищет свою людскую пропажу?

Я открываю дверь кондитерской, и прямо в меня влетает плотный и тугой комок самых разнообразных вечерних запахов: печеного теста, молока, сливок, мятых фруктов и полусладкого шампанского, суррогатного кофе, человеческих пота и крови, мокрой шерсти и влажного хлопка.

Люблю это местечко: превосходная растительно-постная кухня, внутренний фэйс-контроль, брюки и юбки по половой принадлежности рассчитайсь!

Как я и думал, на стоянке православного человека народу было набито битком. Ни одного свободного места, тем более рядом с угловым окном, где я люблю обыкновенно размещаться. Нет, простите, вот одно как раз имеется. Почти в самом центре зальца. Столик на двоих, и за ним тонкая фигурка в черном, всею нижней половиной запрятанная под длинную, в пол, льняную скатерть. Ножка, правда, отставлена в сторону – не по причине кокетства, я так понял, а для эпатажа. Разглядев детали, я понял, отчего мои ортодоксальные братья и сестры шарахаются от сей особы, будто члены микробной колонии от фагоцита: девица наряжена в шаровары под колено, какие во времена моей условной молодости назывались «жюп-кюлотами» и вызвали в Европе целую социальную бурю. Прочее – туфли, сюртучок, манишка – в том же духе. Черно-белая классика или еще не обкатанный модерн.

К тому же плюсуем весьма примечательную внешность. Обильные темно-рыжие кудри укручены таким образом, что кажутся отлитыми из красной меди: шиньон на затылке, оттуда на воротник спускаются семь плотных цилиндрических валиков, а на виски и щеки – две тонких пружины. Белейшая кожа без веснушек и прочих отметин; на ней резко выделяются рыжие брови и ресницы. Иконописные черты слегка портит большой бледный рот и украшают глаза – не янтарно-желтые, что обычно для такой масти, а карие, цвета спелого конского каштана, который только что вылупился из кожуры.

Это юное создание, представьте себе, делает мне знак рукой и произносит:

– Дедусь, идите ко мне и садитесь, пожалуйста.

Я послушно занимаю место и говорю, улыбаясь:

– Какой же я вам старик, девушка, просто я такой седой от рождения.

В самом деле, хотя моя стрижка имеет почти лунный оттенок, серые глаза кажутся выцветшими, а бородка, усы и кустистые брови – типичная соль с перцем, – на вид мне никто не дает больше сорока. И никогда не даст.

– Ой, простите великодушно. Вблизи вы и точно не Дед Мороз. Ни румянца во всю щеку, ни широкой бороды. Весь такой стройный и серебристо-бледный… Да! Вы любите холодный фруктовый микс? У меня тут лишняя порция, – она пододвинула ко мне покрытую инеем креманку. – Пожадничала, а потом даже не тронула. Не побрезгуйте, ради всего святого.

Я купился на несколько старомодную и явно нарочитую манеру, тем более, что ради этой мороженой сладости я сюда и пришел. Мы, и верно, до смешного привержены углеводам – реакция на практически единообразную белковую диету.

– Но вы разрешите взять вам хотя бы «брюта»? – спросил я, опуская ложечку во взбитую смесь.

– Ох, нет. Не пью ничего такого и вообще собираюсь закруглиться.

Тут подошла официантка. Тотчас же я заказал себе тарелку творожных кнедликов с брусникой и медом под названием «Золотые купола» и воздушный соевый творог «Распутин». Пораздумав, присовокупил порцию фирменных взбитых сливок «Самодержец Российский» и лимонный пирог «Анастасия», скрытый под густым слоем ряженки. Таким образом, выставил себя форменным убийцей всех рутенских национальных святынь.

Для запивки я взял зеленый чай, а для круглого счета – кофе с молоком, имбирем и корицей для моей дамы. А будет ли она пить – не мое, по сути, дело, сказал я про себя.

– О-о, зато вам, я вижу, так кушать охота, что, держу пари, и выспаться не имеете никакой возможности, – чуть улыбнулась девушка, мысленно среагировав на ключевое слово «пить». (Есть такой старый анекдот про солдатика: «Хозяюшка, дай испить водицы, а то я такой голодный, аж переночевать негде».) Тут я с некоторым опозданием объясню, что в ней удивило меня сразу и более всего. Мимика. Лицо казалось маской с прорезями для глаз: ну не то чтобы совсем неподвижной, а скорей как поверхность пруда в безветренную погоду, с легчайшей внутренней рябью.

– А если мне и в самом деле негде сегодня выспаться?

– Ну, тогда я… Ох, опять я забыла первой сказать свое имя. Стелла.

– Хельмут фон Торригаль.

– Стелла Болконская. Нет, вы что, правда из остзейских баронов?

– Из натуральной приволжской немчуры. Я… Мои предки поселились там еще во времена императрицы Зефхен. Софии. Ну, Екатерины Второй.

– А я взаправду Стелла и так далее. В годы революции модно было менять неблагозвучные фамилии на всякую литературщину. А имя возникло в результате перестройки и переиздания книжной рухляди. Был такой писатель Локк, не философ, не родственник, но модный романист, творивший в начале прошлого века. Мои бабуси его весьма ценят, особенно «Звезду Моря» с героиней Стелламарис Блент… Так что, вы мое приглашение на ночлег принимаете или я не вполне благонадежна?

К тому времени я уже всё прикончил, расплатился и встал с места. Глупая случайность, но из-за широко разрекламированной выставки японских клинков в Кремле ближайшие гостиницы средней руки вдруг оказались переполнены, а на звездочные отели моих скромных средств никогда не хватало. И было еще кое-что – чужие глаза по всей окружности моей рутенской жизни…

– У меня неподалеку отсюда комната в элитном полуподвале, – говорила Стелла, деликатно направляя меня в вечернюю тьму, еле разбавленную фонарями. Пальчики на моем локте были ледяные – должно быть, и в самом деле холодного переела. – Живу-то я в другом месте, а это вроде как наследство. Неликвидное.