– Что такое, Стелла?

Тут я соображаю по ее виду, что мои кальсоны кончаются куда ниже пупка и что она прекрасно умеет читать по-древненемецки как поперек, так и вдоль.

– «Всякий раз, опускаясь вниз, я поднимаю к небу человеческую душу», – торжественно переводит она.

И я понимаю, что вконец пропал.

– Торригаль, – повторяет она с прежним почтением. – Не надо меня сторониться, вы же признанный гость. Что бы там ни было.

Я вышел, торопливо натягивая все свое прежнее: брюки поверх исподнего, мятую рубаху на гладкие плечи.

– Я виновата, навела на вас… Те шестерки – они, и верно, подосланы. Не ко мне. Или нет, ко мне, но только ради вас одного. Я так надеялась сбить их со следу.

– Разбойники мне не страшны, – говорю я. – Моя кровь отшлифована поколениями таких битв.

– Не бандиты. Ваши сотоварищи. Посмотрите в окно.

Я выглядываю в жидкое белесоватое утро.

Ну конечно. Все наши в сборе. Обе христианнейшие дамы реконкисты: одна под ручку с безнадежно старомодной, но донельзя изысканной Дюрандалью, другую (парадокс!) отечески приблизил к себе идейный вожак предыдущей Конкисты, седобородый, длинноусый, в парчовой тафье и костюме от Армани. Вали Мехмед Зульфикар, «Исполненный Шипов», меч самого Пророка. Вороненок тоже опекает красавицу: О-цуки-сама-но-канэ, «Колокол луны», не надела своего роскошного кимоно, однако европейские одеяния выглядят на ней еще более утонченно. Почтеннейший Нукэмару, «Самообнажающийся», скромно закутан с головы до ног в теплую накидку с капюшоном. Очевидно, кости ноют от утреннего холодка. Действительно, если у тебя вошло в привычку выскакивать из ножен всякий раз, когда друзьям грозит опасность, – поневоле будешь отогреваться фланелью, да и менять одежду придется чаще иных коллег: снашивается от постоянного трения.

А чуть в стороне от всех – Их Великолепие английский пэр, Джеймс Калибурн Озерный. В просторечии – Экскалибур. Ему поистине пришлось туго. После смерти короля Артура он дожидался своего часа в стоячей воде, под слоем придонной тины, и всё же нисколько не потерял при этом своего несравненного блеска. Он самый справедливый из нас – но и самый жестокий. Самый умелый и победоносный воин на земле.

– Вот, – сказала за моей спиной девушка. – Будете с ними говорить или я вас сразу унесу? Ну, как вчера?

– В побеге нет чести. Кроме того, я же не знаю, чем насолил компании.

– И вы ли именно… А вдруг я? – она кивнула, и по текучей маске ее лица пробежала волна страха.

– Отчего же – ты?

– Поговорите, и они вам скажут.

Мы выдержали паузу.

– Как вам можно навредить?

– Салют, госпожа Далила, – усмехнулся я, беря ее за прохладную лапку.

– Ну и не выдавайте ваших драных секретов, за ради Бога… Солнечный свет лишь прибавляет вам красоты, – перечисляла она как бы не своим, куда более торжественным и заученным тоном. – Кровь согревает, но в ней для вас нет никакой нужды, без нее вы и не подумаете скоро зачахнуть. Пламя….То, что вас расплавит, еще раньше обратит нежную человеческую плоть в пар. Но и тогда нет на вас погибели, вы соберетесь воедино тем же путем, каким возвращаетесь в прежнюю форму после боя и насыщения. Вода лучших из вас только закаляет, хотя прочих может медленно источить в порошок.

– А единственное, что может наверняка убить и нас, и тебя, Тор, и кого ты сам к себе привадил, держится за твою руку, – услышал я голос Вороненка.

И обитая кожей и железом дверь распахнулась внутрь от удара живой катаны.

…Мы смотрели друг на друга с ненавистью и тревогой. Близнецы, Дюрандаль, Колокольчик. Ворон.

– Я бы назвал ее мужским именем «Дзюттэ», если б она не была самкой, – процедил мой приятель. – Как и этот короткий кинжал, она – погубительница клинков. Древняя ведьма с обманчиво юным ликом.

– Оттого что Аттила обломал свой меч на римских полях, история факт не стала кровавей, – огрызнулась Стелла. – Или вы имеете иную версию древнего предания?

– Все боевые мечи служат своим хозяевам, и в этом их честь, – говорит Тизон. – И в том, чтобы уйти в могилу, когда это требуют обстоятельства, – она же.

– Горбатое орудие гуннского «Бича Божия» даже могила не выпрямила, – огрызается Стелла. – Как писал позднейший поэт: «Ликуя, грудь бойцу пронзил Аттилы яростный клинок».

– Он не единственный на твоем счету, ведьма, – отвечает ей Колада. – От одного сломленного меча или сабли ты умело берешь крови на столетие своего прозябания, а когда родилась ты сама, не скажешь?

– Так кого вы стремитесь защитить и за кого боитесь, почтенные, – за Хельма фон Торригаля или за себя?

– Фона? – взрывается Вороненок. – Он такой же фон, как Шельм фон Берген и как батюшка его личного мейстера! Палач и клинок палача, возомнивший себя высокородным! Мы считаем своих людей десятками и сотнями, но тогда клинок стоял против клинка и длань, его держащая, – против такой же длани, а это песье отродье кормили черными баранами, связанными по рукам и ногам!

Моя подруга внезапно успокаивается.

– Я знаю, – кивает она, – знала еще до того, как прочла его девиз. И запечатленные на нем слова о небе и душе показались мне полными благородства. Вы сможете сказать то же о своих врагах и врагах ваших хозяев?

– Как знать, – Нукэмару не спеша приближается к нам, цепляясь за шаткие перила. – Мне всегда казалось, что игра наших хозяев ведется вслепую.

– Так, значит, вы вовсе не уверены в своей праведности, бойцы, – спрашивает моя ведьма. – В том, что ваши люди убивали законно, не по прихоти вождей. И скажу еще более: когда вы переходили на сторону бывшего противника в качестве особо ценного приза, где была ваша честь?