Шрифт:
— Постой, куда ты побежала?
— Отстань!
— Да ты чего это?
— Уйди! — строго сказала Наталья.
Макар остановился, озадаченный. Постояв, он круто повернул и зашагал к Холодному ключу.
Настроение Натальи ему было непонятно. До его сознания не дошло — почему она так вдруг оборвала разговор. Шагая по утоптанной дорожке, он не заметил, как подошел к Холодному, где Фимка поджидала его в пустой избушке. Он думал о Наталье и будущем ребенке. Пробуждалось новое чувство — чувство внутренней ответственности. Стало жаль Наталью. Он готов был повернуть обратно, догнать ее, поговорить… Макар остановился. Котловина была налита непроглядной тьмой. В вершинах деревьев тихо шумел ветер. Где-то в глубине леса скрипело дерево.
В памяти встали встречи с Натальей, ее сердечные ласки, голос, который он слушал, прильнув лицом к ее груди. Он любил, когда она, вынув из своих волос гребенку, любовно расчесывала его густые волосы, говоря:
— Боюсь я…
Фимка ему показалась чужой. Постояв на свалке, он решительно повернул на прииск.
Наталья с этих пор стала избегать встреч с Макаром, да он теперь уже и сам реже стал показываться среди рабочих. Или уезжал в Подгорное, или сидел у себя в новой, крепко сделанной избе, — конторе.
Прииск разрастался. Строилось большое здание для паровой машины. Подвозили бревна, стучали топоры во многих местах; качаясь, пильщики распиливали бревна на тес, и новые крепкие, один за другим, вырастали дома, домики, амбары.
Наталья сторонилась всех. Только в Ефимке она находила чистые мысли, чистые желания, подчас смешные… и весь он казался смешным, веселил ее.
Иной раз в обеденный перерыв Наталья и Ефимка уходили на лужайку отдохнуть на солнышке. Она клала его вихрастую голову к себе на колени и с материнской лаской говорила:
— Ну-ка, давай я тебе в голове поищу.
Прижавшись к ней, как к родной матери, Ефимка слушал и засыпал. Наталья бережно перекладывала голову спящего мальчика с колен на землю, а сама, растянувшись на траве, подложив руки под голову, смотрела в небо. Белые облака огромными клубами плыли в голубой синеве друг за другом, уходили к краю неба и там толпились стаями, образуя плоский, глыбистый свод. Хотелось думать, что завтра или сегодня вечером должна произойти какая-то перемена. Такие мысли стали посещать ее чаще и чаще, но перемены не было. Жизнь, серая, однообразная, шла день за днем.
Раз, улучив минуту, Макар остановил Наталью.
— Наташа, стой, погоди!.. Поговорим давай!..
— Не тронь меня, Макар Яковлич, — что я тебе?..
— Ну что ты, как чужая стала. Значит, совсем шабаш выходит?
— Да, шабаш!..
Макар схватил ее в объятия. От него пахло водкой и табаком.
— Оставь, говорю! — крикнула Наталья.
— Ну, что… какая ты!.. Боишься, поди, что выдавлю?..
— Не выдавишь, а брось свое озорство!
Макар отошел.
— Слушай, Макар Яковлич, моя последняя просьба к тебе.
— Какая?..
— Увези меня в Подгорное, или дай лошадь, меня Ефимка проводит.
— Зачем тебе в Подгорное?
— Да так, надо мне… Тошно мне здесь. Уйду я.
— Куда?..
— Уйду совсем с рудника.
Макар встревожился. Он молча смотрел на девушку, не зная, что сказать… а когда взгляд встретился со взглядом Натальи, он не мог его выдержать и отвел глаза. Он почувствовал нестерпимую, тоскливую боль. А Наталья попрежнему прямо смотрела на него грустными глазами.
— Ладно, — решительно сказал Скоробогатов, — завтра поутру.
— Ты только в бричке… пожитки кой-какие надо захватить, — сундучишко с тряпьем.
Макар круто повернулся и, широко шагая, ушел. Проходя мимо одного из рабочих, он не ответил на приветствие, а у казармы сердито пнул пеструю собаку — Шарика, который, виляя хвостом, с дружеским лаем встречал своего хозяина. От пинка Шарик жалобно и удивленно взвизгнул и, опустив лохматый хвост, тихо побрел вслед за хозяином.
XV
Ранним утром Наталья поехала с Макаром в Подгорное.
Скоробогатов, сидя рядом с ней, упорно молчал, посапывая носом. Порой Наталье казалось, что она едет одна, но запах надушенного одеколоном суконного пиджака напоминал ей о присутствии Макара. У Макара болела голова. Он вчера, не зная зачем, крепко выпил. Когда бричка перекатывала через корявые корневища, проросшие поперек дороги, он кряхтел от острых толчков и молча подхлестывал вожжой мухортого жеребца. Лошадь осторожно спускала бричку в нырки, обегала однобокие ухабы и, прядя острыми ушами, горделиво вскидывала красивую голову, прислушиваясь к шорохам в густых стенах ельника. В стороне Подгорного из-за леса выглянуло солнце, зажигая искры на застывших в утренней росе деревьях.