Макар сидел и слушал, глядя в землю.

«Старая бестия», — думал он.

— Ты думаешь, я не знаю, как вы Аркашку-то обделываете? И Аркашку-бабника знаю, и Фимку вашу знаю. Все знаю. Правда, контору не испучишь тем, что достал и отдал, да делать, как ты делаешь, я не люблю. Я, брат ты мой, на прямую иду, на правду!

— Не я тут воровство завел, а отец.

— А ты, поди, все честно дело делаешь?

— Конечно, по правде надо, — сказал Макар, но тут же почувствовал, что слово «правда» у него прозвучало так же фальшиво, как у Ахезина.

— Бона куда понес. Как разудалый пес воробья на заборе облаял, а лисичку и не приметил! Ты, поди, думаешь, если по-твоему делать, так хорошо будет? Эх-ты-ы! Чем ведь удивил! Знаю я, дорогой мой, какая правда Живет возле золотишка и платинешки… Правда. Эхе-хе-Хе! — дробно захохотал Исаия. — Говоришь правду, а ее не знаешь. Ты спроси у меня… я тебе расскажу настоящую-то правду, а я знаю такую, которой вся ваша родня не нюхивала. Я этой правдой даже перед богом могу похвастаться. Дурачок ты еще, Макарушка — мало-мальский человечишка, першинка ты еще пока что.

— Ты мне не подкатывай турусы-то на колесах, а говори, что тебе надо? — нетерпеливо сказал Макар.

— Ты погоди, не егози, не ерзай, — штаны протрешь, а без толку, — спокойно проговорил Ахезин, скосив острые глаза на Скоробогатова.

— Уж, коли на то пошло, так я тебе скажу. Поминай Ахезина! Скажу тебе настоящую нашу правду, тебе надо ее сказать, ты человек, — встаешь на крепкие ноги. Тебе она пригодится для будущего. Говорить, что ли?

— Ну, говори!

— То-то, смотри. Платину кто на Безыменке нашел?

— Я…

— Ну вот, а земля чья?..

— Казенная, заводская…

— Нет… Не казенная, а князя Антуфьева.

— Ну, его, что ли?

— То-то… А кто ему эту землю дал?..

— А я почем знаю… По закону, стало быть, ему принадлежит… Ты чего это, на экзамент меня сюда позвал?

— Погоди, не ёрься… По закону, говоришь?.. Эх, ты— законник несходный! А я вот иначе знаю!..

Макар с недоумением посмотрел на Ахезина.

— Чего смотришь? — спросил тот.

— Не понимаю тебя…

— И не понять, потому что еще не допрел малость, — Исаия помолчал, поколотил пальцем по носу и вкрадчиво сказал: — Божья земелька-то… Князь Антуфьев сел на нее потому, что он князь… Золотишко и платинешку в нее не положил, а берет… Тоже потому, что он есть князь, а ты — так себе… Ты ее отыскал, а вот без его разрешения брать не имеешь права… Понял?.. — Исаия, сморщив лицо в улыбку, хлопнул по колену Скоробогатова.

— Что бельма-то на меня вытаращил?.. Я, брат ты мой, знаю, как по-настоящему размыслить. Знай теперь, каков я человек. И не боюсь, что тебе это сказал. Мучеником умру за эту правду.

— Поэтому выходит — в контору можно и не сдавать?..

— Ну, ну… Больно уж ты храбрый! Ишь, ведь что придумал! Нет, постой! Быстроту свою спрячь, и упрямство сломи, а за Ахезина держись обеими руками. Так-то,

Ахезин торжествующе улыбнулся.

— Контору, брат, тоже забывать нельзя — законы установлены… Хотя не бог законы устанавливает, а человек для пользы своей… Понял? Вот, видишь, еще я тебе новую правду сказал, которой ни ты, ни твои родители не нюхали, а все это потому, что полюбил тебя… Ладно ли я говорю?

— Кто тебя знает?

— Не понимаешь? Ну, поезжай! Жить будешь — разнюхаешь, что к чему гласит, а завтра я подъеду по утру… Хоть ты здорового мне тыкаля подсветил, да уж я ладно, стерплю… Потом на полюбовном деле сойдемся… Якову Елизарычу передай от меня приветствие…

Макар зашел еще раз в комнату, выпил стакан водки — «посошок» — и, попрощавшись, уехал.

Слова Ахезина заронили в душу Макара новые мысли. Ахезинская «правда» как будто открывала необозримый простор для действий. До этого времени он как-то невольно уважал права князя Антуфьева на землю. Теперь же он почти вслух размышлял, улыбаясь: «Что мне Антуфьев? Я сам — Скоробогатов, и могу не хуже быть таким же хозяином, как Антуфьев… Я законней его хозяин… Я нашел богатство, приобрел своими трудами, — значит, все мое…» Макар бессознательно подхлестнул лошадь, точно торопился скорее приехать на Безыменку. Он не заметил, как оставил позади Подгорное, где пять Церквей стояли, как белые свечи, и горели крестами на заходящем солнце.

Впереди протянулся тракт. Точно кто-то ударил по лесу и прохлестнул прямую просеку вдаль, к стальному горизонту. Серая ухабистая дорога то поднималась на гору, то скатывалась в мокрые кочковатые ложбины, на мостовинник, то тянулась прямой лентой по широким еланям.

На дороге не было ни души.

Миновав хмурый пихтач, дорога пошла по низине. Здесь ельник был низенький, чахлый, укутанный, как паутиной, серым лишайником. Меж высоких кочек, похожих на косматые головы, растекалась болотная речонка, заползая под елань, а оттуда черными змеями вилась меж коряг.