Никита посмотрел на него пьяными глазами и промолчал.

— Слышь, я тебе говорю, айда, поработаем?..

— Не пойду!

— Ну, брось дурака валять, айда!

— Не пойду, хоть кукареку пой, не пойду… Купи меня бревна!

— Не надо мне твоих бревен. Я говорю, робить айда!

— Не пойду!

Никита слез с бревен, запустил руки в карманы сплошь облепленных заплатами, коротких и узких не по росту штанов и зашагал большими шагами вдоль улицы сердито втянув всклокоченную голову в плечи.

Яков долго поджидал его: «Может, пропируется, придет!» Но тот не приходил. Бревна с пустыря, где когда-то стояла избушка Никиты, исчезли. Их за бесценок купил Макар и велел перевезти к себе. А Никита ушел на Безыменку и там, найдя свою старую балодку, снова стал сторожем.

Суричиха ходила по разгороженной усадьбе, смотря на заросшие лебедой гряды. Она то ругалась, то выла, как по покойнику.

Для Якова снова наступили мрачные дни. Жилка так и не показывалась. Пришлось бросить ложок и думать о поисках нового места. Но наступил холодный и ветреный октябрь с ранним снегом. Днем по небу ползли мутные космы разорванных облаков, а к ночи небо очищалось, точно кто сметал с него облака. Ветер стихал, а в темном небе зажигались яркие осенние звезды, смотря в замороженные улицы.

В это время к Якову всегда приходило тихое уныние безделья. Теперь оно особенно мучило старика. Полинарья с ним не разговаривала: она то спала, то молилась. Бродя по дому, Яков отворял дверь к ней в комнату, но, заметив, что Полинарья молится, тихо отходил.

А иной раз, выведенный из терпенья ее продолжительным моленьем, сердито кричал:

— Чего это прорва какая пришла на моленье? Думаешь, башкой своей пробьешь дыру в рай?..

— Отвяжись, укроти беса в себе, не мешай! — пренебрежительно говорила Полинарья.

Старика это приводило в бешенство. Он чувствовал, что и Полинарья уходит из-под его влияния.

В своих капризах старик доходил до ребячества.

— Тятенька, идите пить чай! — звала свекра Татьяна.

— Не хочу.

— Как не хотите, вы ведь сегодня не пили.

— Не хочу.

Сноха и свекровь усаживались за стол, а Яков забивался в угол или уходил во двор, дожидаясь, что его снова позовут. Но Татьяна была упорна — больше не звала. Тогда Яков шумно врывался в дом, топал сапогами, гремел ковшом, с громом открывал кадку и, зачерпнув воду, пил.

Татьяна, усмехнувшись, спрашивала:

— Разве сырая вода лучше чаю?..

— Лучше! — сердито отвечал Яков.

— А по-моему, хуже!..

— И пусть лопает воду, — вмешивалась Полинарья. — Губа толще — брюхо тоньше.

После чая Полинарья спрашивала мужа:

— Ты чего хоть дуришь-то?..

— Не покорюсь я вам… Сдохну, а не покорюсь! Полинарья недоумевая таращила глаза на мужа, а тот, краснея от непонятной самому себе злобы, быстро вскакивал и, хлопнув дверью, уходил.

Макар знал о затейных выходках отца, но не обращал на это внимания. Ему было не до того. Он замечал плохо скрытое недовольство рабочих. Тревога его росла. Он все время ожидал какой-то неприятности. И, действительно, беда пришла.

Поутру младший штейгер Матвей Тельников, задыхаясь от волнения и озираясь, сообщил Макару:

— Беда, Макар Яковлич!

— Чего?..

— Ингуша… Хайруллу нашли убитым… Вон там на Дороге к Грязнушке.

Жестокий к рабочим, Хайрулла был незаменимым сторожем. Скоробогатов жалел его. Но на этом не кончилось. Когда Хайруллу с разбитым черепом, завернутого в бурку, увезли в Подгорное, Макару кто-то подбросил записку:

«Всем приспешникам царского самодержавия и всем эксплуататорам будет то же, что стало с палачом Хайруллой>.

Записка была написана вычурным нетвердым почерком.

— Ногой написано, — объяснил Телышков. — Это для того, чтобы не найти, кто писал. Надо тебе, Макар Яковлич, проверить рабочих…

Макар молчал, закусив губу. Он долго смотрел на записку, потом свернул ее, положил в боковой внутренний карман и сказал:

— Ты вот что! Присмотри там, может, нанюхаешь, кто этим художеством начал у меня баловаться?

— Хорошо! — потирая небритый щетинистый подбородок, ответил Телышков.

Разумом Телышков был не богат. В новой роли сыщика ему сразу же не повезло. А начал он с того, что завел разговор со Смолиным:

— Хозяину подбросили записку… он с перепугу удрал в Подгорное.

— Гм…

— Да, да. При мне он ее читал, а написано там, — ой, как хлестко и смело!

— Чего написано?..

— А ты будто не знаешь?..

— Откуда я знаю?

— А, может, слыхал?

— Чего?