— Что это значит, тятенька?

— А то значит, что я к тебе пришел посоветоваться…

Макар сел в мягкое кресло. Ему казалось, что перед ним стоит не отец, а оборванец из обжорного ряда. Он решил серьезно поговорить со стариком.

— Ты скажи мне, что все это значит? С прииска ушел, дома ханжишь. Не живется тебе мирно.

— А как же быть, коли нечем жить?

— Кто тебе отказывает?.. Пожалуйста — ешь, пей, ничего не делай, отдыхай!

— Ой, нет!.. У тебя?!. Ублюдком?!. Нет! Ты вот своей принцессе скажи, чтобы она не избывала старика. Сядешь — неладно, пройдешь — неладно, скажешь — неладно. Босиком пришел, потому мне запрещено ходить по вашим горницам в сапогах.

— Не знаю, что тебе надо. Да и недосуг мне!

— Не знаешь? Где же тебе знать. Ты ведь теперь богатый. Ну, ладно, коли недосуг. Бог терпел и нам велел. А все-таки я не покорюсь вам… Все-таки я…

Яков не договорил. Округлив глаза, покраснел, рыкнул и шумно вышел.

На другой день он нашел растрепанную корзинку, надел опорки валенок и пошел по подоконью. Соседи удивленно расспрашивали:

— Яков Елизарыч, пошто это ты, а?..

Глаза его наливались слезами. Дрожащим голосом он отвечал:

— Не хочу… Лучше по миру пойду, а не покорюсь… Они богатые, а я бедный.

Другие смеялись:

— С жиру ты бесишься, Яша, ей-бо, пра!.. Да я бы на твоем месте теперь лежал на полатях да в потолок поплевывал.

— Не привык я чужой хлеб есть!

Дня два он слонялся по улице, где жил тесть Макара — Красильников, стараясь попасть ему на глаза.

«Уж только увижу Сидьку-самоварника, так его корзинкой по роже! Полетят — куда куски, куда милостыньки», — думал он, проходя мимо ворот с большой вывеской, на которой красовался большой пузатый самовар. Остановившись у палисадника, он громко запел:

— А, господи, исусе христе, сыне боже, помилуй нас. Милостинки, христа ра-а-ади!

— Что, добился, пес рыжий? — вдруг над самым его ухом крикнул сиплый женский голос.

Яков обернулся. Перед ним, пошатываясь, стояла Анисья — мать погибшего Ванюши. Она вызывающе, с улыбкой смотрела на него пьяными глазами:

— Хорош!

Якову захотелось крепко выругать Анисью… но брань застряла в горле.

Глядя исподлобья на бабу, он угрюмо спросил:

— Чего тебе?

— Да ничего! Чего теперь с тебя возьмешь? И было, да не могла взять, а теперь и подавно. Ты, поди, уж и забыл про меня?

Анисья говорила, будя в памяти Якова самое жуткое, что было в его жизни — историю с Ванюшкой.

— Ну, ладно! К чорту! Лучше было бы, если бы ты совсем подох, я бы тогда, может, и забылась, а то куда ни взглянешь — вы, сволочи, на каждом шагу мозолите глаза. — Анисья помолчала, подумала, почесала красный нос и потребовала: — Дай-ка мне на шкалик.

— Да нету с собой, — виновато проговорил Яков.

— А дома-то есть, видно?.. Дома есть, а по миру пошел куски собирать. Жадность-то в вас как крепко сидит! Деньги копите, а жрать в люди ходите!

Выругавшись откровенной бранью, Анисья зашагала вдоль улицы нетвердой поступью, метя землю подолом дырявой юбки, съехавшей набок.

Якова эта встреча сразу отрезвила. Он бросил выпрошенный под окнами хлеб собакам, а корзинку швырнул через высокий забор красильниковского сада.

Вечером к Скоробогатовым пришел тесть Макара — Сидор Красильников. В доме Макара он держался, как человек, необходимый в трудные минуты. Всегда он был в длинном сюртуке, лоснящемся от времени. Закинув за спину руку с большим красным платком и с табакеркой, он мягко ходил по ковру.

— По-моему, ты, Макар Яковлич, уж очень быстренько отскочил от народа, — говорил он, глядя в потолок и расчесывая пятерней русую жесткую бороду.

— Не нужно якшаться с этими разными, с Маевскими. Это люди порченые. Весь заводской народ порченый — зараза от них одна идет.

Красильников любил, чтобы его слушали внимательно, не перебивая. Если ему возражала Татьяна, он грубо обрывал:

— Это не твоего ума дело. Помолчи. В постели поговоришь с мужем. — Понюхав табаку и высморкавшись, он продолжал деловито:

— Был бы ты нашей веры — крепче был бы… и дело бы с народом крепче вел… Вдове этой Серебрихе пособие выдай. Люди успокоятся, и дело опять пойдет, а той порой просмотри, прощупай рабочих. Зачинщиков-то выгони! Крамолу вытравлять нужно.

Красильников был недоволен присутствием ингушей.

— Что это?.. Своих русских не стало народ усмирять?.. Ингуши — народ жестокий. Христианские души подставляете под нагайку нехристей!

Макару надоедало слушать тестя, становилось скучно После всех этих неприятностей он стал молчаливым мрачным и раздражительным. Он чувствовал, что дело его, разрастаясь, требовало все больше и больше забот и ложилось на плечи тяжелым гнетом. Временами ему хотелось забыться, встряхнуться, уйти от прииска, где что-то грозное набухало внутри рабочей массы.