Дня через три после смерти Сереброва, возле конторы ходил забойщик Гришка Пылаев — гроза приисковой молодежи и ненавистник ингушей. Подыгрывая на гармошке, он напевал сочиненные им частушки:

Скоробогатов понимал, что гришкины песни выражают мысли и чувства рабочих.

При воспоминании о гибели Сереброва его давила тоска, боязнь перед чем-то неизвестным, что должно придти, может быть, завтра.

Сжимая в кармане браунинг, Макар вышел на крыльцо. Шумел прохладный августовский ветер. Гришкина гармоника гудела где-то в глубине лога. Ему хотелось встретиться с Гришкой и запретить ему петь эти песни.

Он представлял себе, как возьмет Гришку за шиворот, вырвет гармошку и растопчет ее… Но плотная тьма стояла перед ним непроницаемой стеной. Гришка попрежнему напевал. Точно зная, что его слушает Скоробогатов, пел частушки о Скоробогатове. Песенки Гришка пересыпал крепкими словами.

— Сволочь! — сказал Скоробогатов, уходя в дом. Он так сильно хлопнул дверью, что дремавший у порога ингуш вскинул голову и посмотрел черными глазами на хозяина. Макар приостановился.

— Плохо за порядком смотрите. Выдрать надо такого, как Гришка, — сказал он сердито.

Ингуш не ответил. Он что-то промычал и, опустив голову, снова задремал.

— Дармоеды! — проворчал Скоробогатов.

Он долго возился в постели, не мог уснуть, думал о своих отношениях с рабочими. Прежде он стоял близко к ним, вместе работал, вместе гулял, чувствовал их простоту и сердечность. Теперь все изменилось. Отчужденность, злоба видны и в угрюмых лицах, и в непочтительности, и в этих песнях. А главное, — из рабочих выделяются один за другим люди, которые нарушают спокойное течение жизни. Увезли Смолина, Сизова, — появился Гришка… И все они смотрят на Макара, как на врага.

Чтобы не мучиться в тоске одиночества, Скоробогатов уходил к Телышкову и просиживал там целые вечера. Его привлекала дочь Телышкова — Катя — маленькая, кругленькая, с бойкими черненькими глазами, тонким веснущатым носом.

Она смело глядела Макару в глаза, улыбалась, и он вспоминал такой же напористый взгляд Поли, дочери Ахезина.

Телышков бестолково суетился, при каждом вопросе заискивающе улыбался. «Слизень!» — думал Макар.

С отвращением он заметил, что Телышков намеренно оставляет его с Катей с глазу на глаз.

«Сводня! Думаешь, я не возьму твою дочку без твоей помощи, если захочу».

Скоробогатов по-хозяйски распоряжался у штейгера, — ел, пил, делал замечания:

— Вино у тебя ни к чорту не годно — дешевка!

Телышков доставал коньяку, а Скоробогатов полупьяный, уходя, совал ему в руку крупную кредитку.

— Ой, да не беспокойтесь, Макар Яковлич, — конфузливо и радостно улыбаясь, шептал Телышков. — Я хочу на свое вас угостить.

— Бери, если дают, а когда лупить буду — так беги… Вино дорогое, а жалованье ты получаешь меньше моего!

Говоря так, Скоробогатов хорошо знал, что штейгера — воры: так же воруют, как он воровал когда-то вместе с Ахезиным. Но к Телышкову приходилось относиться терпимо. Телышков был нужен, он рассказывал Макару о настроении рабочих.

«Сумеет во-время предупредить, если вдруг что замыслят», — думал Макар.

Уходя от Телышкова, он ощущал недовольство собою: до сих пор он не сблизился с Катей. Он был смел за бутылкой дорогого коньяку, но когда оставался наедине с девушкой — невольно робел. Он тяжело вставал, ходил по комнате и с деланным спокойствием говорил:

— Куда это запропастился наш Сергей Иваныч?

«Взять ее — и все!» — думал Макар, но сделать это не решался. Он сам не заметил, как в нем выросло чувство уважения к женщине, вложенное Татьяной и Маевской.

Катя ему нравилась. В ней было что-то мягкое, ласкающее. Он мечтал об этой маленькой женщине с полудетским лицом. Сравнивал с Татьяной, и ему казалось, что от жены веет строгой сдержанностью, а Катя дышит простотой, сердечностью и весельем.

Однажды вечером, сидя одиноко в своей комнате, Макар почувствовал настойчивое желание пойти к Кате. Он отодвинул в сторону бумаги и счета и сорвался с места.

Золотой звездочкой горел огонь в окне квартиры Телышкова, бросая косой луч в осенние потемки. Шагая по уезженной дорожке, Макар прислушивался к хмурому шуму осеннего ветра в лесу. Вырываясь из густых потемок леса, ветер шаркал по кустам, шелестя, подметал на дороге опавшую листву. Макар уже приближался к дому Телышкова, как вдруг раздались звуки гармошки. Пылаев ухарски запел: