Однако Тимошенко посчитал опасность несущественной. «К вечеру 18 мая состоялся разговор (Сталина) по этому же вопросу с членом Военного совета фронта Н.С. Хрущевым, который высказал такие же соображения, что и командование Юго-Западного фронта: опасность со стороны краматорской группы противника сильно преувеличена , и нет оснований прекращать операцию».

Таким образом, несмотря на предупреждения Сталина, Военный совет ЮЗФ воспринял действия противника лишь как попытку контратаки. И значительное влияние на эту легкомысленную недооценку опасности командованием фронта оказал хотя и одевшийся в воинскую форму, но совершенно неграмотный в военном отношении и по-деревенски самоуверенный Хрущев. Вместо того чтобы решительно отразить удар группировки немцев, закрывавшей коридор прорыва, руководство фронта ввело в бой 21-й и 23-й танковые корпуса, но не на прикрытие тылов, а вслед за наступавшими в обход Харькова войсками.

Только во второй половине дня 19 мая Тимошенко отдал приказ перейти к обороне и отразить удар, нанесенный за спиной его наступавших войск. Однако время было уже упущено, и немцам, в совершенстве владевшим оперативным искусством, не составило труда захлопнуть ловушку, в которой оказались армии Юго-Западного фронта. Когда 23 мая противник замкнул кольцо, в окружении оказалась почти вся наступающая группировка – более 240 тысяч солдат и командиров попало позже в плен.

У Сталина действительно не было в «резерве» готовых «Гинденбургов», пока он располагал генералами и маршалами, не умевшими добиться победы «не числом, а умением». Постоянно просившие дополнительного вооружения вместо сданного врагу, они словно не понимали, что резервы, с таким трудом собираемые Верховным главнокомандующим, которые они легко и бездарно растрачивали, были небесконечны.

Штеменко вспоминал, что в ответ на просьбу Тимошенко выделить для Юго-Западного фронта «одну стрелковую дивизию» Сталин был вынужден сухо ответить: «Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для вас 5—6 дивизий, а их, к сожалению, не продают».

В конце мая Сталин в присутствии членов ГКО принял Баграмяна и Хрущева. Баграмян вспоминал, что он ничего хорошего не ждал от этой встречи, и ошибся. Он пишет: «И.В. Сталин… внимательно выслушал, провел с нашим участием обсуждение сложившегося на южном крыле советско-германского фронта трудного положения.

В отличие от других участников этого обсуждения И.В. Сталин был спокоен, сдержан. Видно было, что все его мысли поглощены одним настойчивым желанием – предотвратить дальнейшее ухудшение обстановки на юге, помочь нашим войскам во что бы то ни стало отстоять занимаемые рубежи. Мне представляется, что самообладание, исключавшее всякую нервозность и неуверенность в руководстве боевыми действиями войск в ходе войны, было одним из самых примечательных черт Сталина и благотворно отражалось на его деятельности».

После смерти Сталина участвовавшие в этой операции военачальники будут утверждать, что они считали нецелесообразным проводить ее. Конечно, это «остроумие на лестнице», попытка представить себя умнее, чем это было в действительности. Это тот случай, когда появление новых звезд на погонах не прибавляло ума.

Причиной этого, как и других поражений, случившихся в первой половине войны, являлся непрофессионализм военных, руководивших боевыми действиями. В этот период Верховный главнокомандующий практически оказался в таком положении, когда нельзя было надеяться ни на кого – он мог рассчитывать только на самого себя.

Сталин понимал это. Он сдержал свои эмоции и отстранил от должности именно Баграмяна. Объясняя причину такого решения в личном письме от 26 июня Военному совету Юго-Западного фронта, он писал, что Баграмян в сложившейся ситуации повел себя не как начальник штаба и даже не как «простой информатор, обязанный честно и правдиво сообщать в Ставку о положении на фронте.

В течение каких-либо трех недель Юго-Западный фронт благодаря своему легкомыслию не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но и успел отдать противнику 18—20 дивизий… Это катастрофа, которая по своим пагубным результатам равносильна катастрофе с Ренненкампфом и Самсоновым в Восточной Пруссии».

Речь идет о командующих 1-й и 2-й русскими армиями, потерпевших поражение в Восточно-Прусской операции Северо-Западного фронта в августе-сентябре 1914 года. В конце письма, адресованного Тимошенко и Хрущеву, Сталин добавил: «Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе… которую пережил и продолжает еще переживать фронт, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто…»

Конечно, Сталин должен был обладать огромной выдержкой, чтобы не проявить тот гнев, который вызвал у него провал этой важной стратегической операции. В. Аллилуев пишет: «…Хрущев, будучи членом Военного совета Юго-Западного направления, то есть армий, сражающихся под Харьковом, в критический момент, когда немцы окружили наши войска, бросил фронт и бежал в Москву. Ему грозило попасть под суд Военного трибунала. От наказания его спас Молотов».

Описанные события служат ярким свидетельством того, какие сложности стояли перед Сталиным во время войны. Но и это было не все. Еще одна катастрофа произошла на Волховском направлении.

Здесь вследствие невыполнения командующим генералом Хозиным директивы Ставки об отводе 2-й ударной армии, предпринимавшей попытку прорвать блокаду Ленинграда, она потерпела поражение. В конце мая армия попала в окружение, а в начале лета ее командующий генерал-майор Власов сдался в плен. До конца войны он сотрудничал с врагом, возглавив созданную оккупантами так называемую «Русскую освободительную армию».