Для Сталина мир был продолжением начатого, необходимым условием на пути к прочному союзу. Он сделал почти мистически пророческое предсказание: «Пока мы живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами. Мы не позволим, чтобы имела место новая агрессия против какой-нибудь из наших стран.

Но пройдет 10 лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем . Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы.

Что будет тогда? Мы как будто бы задаемся целью обеспечить мир по крайней мере на 50 лет вперед. Или, может быть, я думаю так по своей наивности?» Поразительно, насколько пророческим было его предупреждение. И Черчилль был безусловно прав, когда писал: «У меня сложилось впечатление, что Сталин умеет глубоко и хладнокровно взвешивать все обстоятельства и не тешит себя никакими иллюзиями».

Именно спустя полстолетия на землях Европы, в самом ее центре, снова стали рваться бомбы, ставшие тем аргументом, который навязывал народам, освобожденным от фашизма, право вмешательства чужой силы в организацию их образа жизни.

В Ялте Сталин добился признания прав СССР не только на устройство своих границ в его крупнейших исторических пределах, но и признания его роли как крупнейшей мировой державы в рамках решающего исторического отрезка развития цивилизации. Впервые за историю существования государство получило действительно безопасную границу. В Ялте, отмечает Косыгин, «три державы расставили также основные вехи на маршруте будущего».

Отстаивая интересы страны, Сталин был предельно искренен и честен в отношении своих коллег по «Большой тройке». Выступая 27 февраля 1944 года в палате общин, Черчилль сказал: «Впечатление, сложившееся у меня после поездки в Крым и после всех других встреч, таково, что маршал Сталин и советские лидеры желают жить в почетной дружбе и равенстве с западными демократиями. Я считаю также, что они – хозяева своего слова.

Мне не известно ни одно правительство, которое выполняло бы свои обязательства, даже в ущерб самому себе, более точно, нежели русское Советское правительство… Совершенно очевидно, что эти вопросы касаются всей будущности земного шара. Действительно, судьба человечества была бы мрачной в случае раскола между западными демократиями и русским Советским Союзом».

В эту памятную неделю 1945 года, когда три великие державы подвели предварительные итоги военных усилий своих войск и народов в борьбе за освобождение человечества от фашизма, Сталин, Рузвельт и Черчилль действительно «расставили… основные вехи на маршрутах будущего».

Одержав своеобразную дипломатическую победу в Ялте, Сталин вернулся к военным картам, на которых уже обозначились стрелы ударов его армий и фронтов, нацеленные в глубину территории Германии. Ему предстояло организовать стремительный натиск, чтобы в кратчайший срок окончательно сокрушить врага.

После смерти Сталина многочисленные историки стали разбираться с вопросом: могли ли советские войска овладеть Берлином еще в феврале 1945 года? И если могли, то почему они этого не сделали? Такие споры не только бессмысленны, они примитивны уже изначально, в самой их постановке. Было бы ошибочным упрощать сложность действительного хода событий и смотреть на них глазами дилетантов.

Сталин действительно был великим полководцем. Он вглядывался в боевые действия не из-за стола сочинителя, а с позиции верховного стратега. В принципе Берлин Сталину был не нужен, как не стал его приоритетным намерением и захват Гитлера. Это ничего не давало. Наоборот, увлекшись штурмом столицы Рейха, советские армии могли получить удар в спину.

Его конечной целью на завершающем этапе являлась не приостановка войны, а полное уничтожение германской военной машины. А она не только не была еще разгромлена, но и сохраняла значительный боевой потенциал для упорных боев, и Гитлер мог себе найти другое место, кроме подвала в имперской канцелярии, для руководства Вермахтом.

Вернувшись с Ялтинской конференции, 8 февраля Сталин отдал приказ войскам 2-го Белорусского фронта перейти в наступление к западу от Вислы. Он поставил задачу: разгромить восточно-померанскую группировку, овладеть территорией Данцига и Гдыни и очистить от врага побережье Балтийского моря. Наступление началось 10-го числа, к 20-му войска фронта продвинулись на 40—60 километров, выйдя на рубеж Гнев – Черск – Хойнице – Рацебург. Здесь наступление было приостановлено.

Накануне, днем 18 февраля, в Москву пришло известие, что в районе города Мельзак смертельно ранен И.Д. Черняховский. На следующий день вечером Верховный главнокомандующий вызвал Василевского; он назначил маршала командующим 3-м Белорусским фронтом.

24 февраля продолжили наступление войска 2-го Белорусского фронта, через два дня они продвинулись на 50 километров на участке шириной 60 километров. Однако имевший задачу наступать справа 1-й Белорусский фронт оставался на месте, и противник стал наносить удары во фланги и тылы наступавшим частям. Создалась угроза сильного удара немцев со стороны Ной-Штеттина. Рокоссовский сообщил о создавшемся положении Верховному.

«Сталин спросил:

– Что, хитрит Жуков?

Маршал ответил: