Я откинулся на подушку. Закрыл глаза. Чувствовал только одно – ту же смертельную усталость, о которой писала мама. И еще в голове свербил вопрос: кто из них мой отец? Марк или Макс? Если я не посплю пару часов, то… ничего не случится. Конечно, ничего… Если я не посплю… бедный отец… нельзя поддаваться навязываемому мне ритму… если сейчас мама – само совершенство, значит, отец сам виноват – неверный ключ… почему на странице вместо слов картинки? Они оживают… кто мне ближе: Марк или Макс? А что я про них знаю? Ничего… а туфли она только грозила покупать! Только грозила… и не покупала… нет, покупала… но не на каждой странице… они оживают… картинки… они… если я не посплю пару часов…

Я обманула. Я действительно упала на кровать и заснула. Но не сразу. Сначала было несколько очень долгих, очень трудных минут.

Сползла по стене. Села на корточки. Потом упала на пол. Руки и ноги не разгибались, лицо срослось с коленями. Лежала на боку, скрючившись в личинку. Очень хотелось сжаться еще сильнее и превратиться в точку, а потом совсем исчезнуть. По щекам текли слезы и высыхали. Они высыхали сразу, только начиная течь по щекам, потому что поднялась температура. Щеки и лоб горели так, что слезы на них испарялись.

Я говорила. Ему. Очень тихо и уверенно. Как никому и никогда. Я не думала, услышит ли он меня. Я говорила так, что он не мог не услышать. Я не думала, поверит ли он мне. Я говорила ему так, что он не мог не поверить:

– Я люблю тебя. Не надо смеяться. Я не шучу. Может быть, впервые в жизни. Я не шучу. Я люблю тебя. Не могу сказать тебе, что люблю очень. Или что люблю сильно, сильнее, чем кого бы то ни было. Я не могу сравнить свою любовь к тебе ни с какой другой. Потому что. Сейчас я постараюсь тебе объяснить… потому что… другой у меня не было. Я поняла сейчас. Во мне всегда были и есть только два чувства: «люблю» и «не люблю». Всё, что было до тебя, – было разными формами моего «не люблю». Понимаешь, очень хотелось найти любовь, и я ее находила в нелюбви. На время, навсегда – я ее находила. И не любила. Очень, сильно, больше всех. Это так трудно… находить любовь в нелюбви… А тебя я люблю. Я хочу тебе сказать… Сердце. Оно так сжалось, что сдавило душу. Я не чувствую, как оно бьется. Слышу, как сильно стучит. Но не чувствую его ударов. Мне кажется, что оно не бьется. Оно растерялось. Сердце не знает, как биться, когда любовь. Когда желание, влюбленность, нелюбовь – оно знает, как ему биться, какой должен быть ритм. А когда любовь? Оно не знает, можно ли вообще биться, когда любовь? Сейчас кажется, что это невозможно…

Дальше ничего не помню. Видимо, температура поднялась до спасительной черты, и сознание отключилось. Вот так я провалилась в сон. Спала на полу. Очнулась на полу. Очнулась от того, что страшно чесались глаза. Стала обеими ладонями их тереть. Несколько секунд ничего не помнила, не удивлялась, что лежу в свадебном платье на полу. Казалось, нужно протереть веки до дыр, чтобы снова обрести зрение. И я терла. С силой…

Я не смог читать дальше. В глазах стояли слезы. Я будто прочувствовал с каждым словом всё, о чем говорила мама. У меня заболело сердце. Застучало в висках. Глаза ничего не видели из-за слез. Комок в горле не давал дышать. Я тер обеими ладонями лицо и с силой втирал слезы в веки…

Я вспомнила сон. Сон был тяжелый. Мы были втроем. Я почему-то в пижаме. Сижу на корточках на разделочной доске над пропастью. Мне очень страшно. Доска очень маленькая, мне на ней неудобно. И еще эта пропасть внизу! К доске привязаны две веревки. На одном краю пропасти стоит Марк, на другом – Макс. Они держат свободные концы веревки. Мне очень страшно. И вдруг они начинают тянуть веревки каждый в свою сторону. И доска начинает качаться. И веревка начинает рваться. Но они продолжают тянуть. Я кричу. Кричу так сильно, что веревка рвется совсем. Я лечу со свистом куда-то вниз. Куда – я не вижу, потому что зажмурилась. Вцепилась в доску, видимо, ногтями и ору, как дикая кошка. Но крика своего не слышу. Волна ужаса накрыла и оглушила меня. Я проснулась.

Оказалось, что уже четыре часа дня. Я умылась и ушла гулять одна. Где ходила – не помню. Вернулась к вечеру, немного успокоившись. Ноги гудели и заглушали шум в голове. Но неприятные ощущения от сна остались.

Вечером ужинали с Марком. Не могла забыть разговор с теперь уже бывшим женихом. Все время прокручивала его и свои слова. Марк заметил мою нерадостную сосредоточенность.

– Что-то случилось?

– А где твоя жена?

– Согласен перейти на «ты».

– Извините.

– Это ты извини. Очевидное тебе самому всегда кажется таковым и для других. Извини, что сам не рассказал раньше. Мы были очень счастливы. Год или два. Потом мы поняли, что своя жизнь для каждого из нас важнее, чем жизнь наша общая. Однажды я приехал из очередной поездки и понял, что своего водителя рад видеть так же, если не больше, чем жену. Аэропорт мне показался роднее дома. Я несколько утрирую, но смысл именно таков. Хочу, чтобы ты поняла.

– А попытаться всё вернуть, бороться за нее, за вас ты не хотел? Ведь есть Алекс.

– Мы не хотели. Она – потрясающая женщина.

– Но Алекс? Он не улыбается.

– Просто он очень закрытый мальчик. Не успел к тебе привыкнуть.

– А к тебе?

– Могу говорить только за себя. Я всегда помню, что у меня есть сын, и стараюсь быть в его жизни столько, сколько нужно.

Мы замолчали. Я не могла согласиться с Марком, но и спорить мне сейчас не хотелось. И вмешиваться в чужую жизнь не хотелось. Я со своей разобраться не могу. Мы продолжали молчать. Про себя я отметила, что сегодня мне очень легко молчать с Марком. Сейчас всё было легко. И смеяться легко. И выбрать другое свадебное платье мне тоже было бы легко. И уехать от Марка сегодня мне тоже будет легко. Он какой-то очень родной. Как старший брат. Или это всё-таки любовь? Тогда почему я не рада разрыву с Максом?

– Я позвонила. Хотела обрадовать, что есть платье. Можно назначать дату свадьбы. Хотела сказать, что соскучилась. А он…

– Вовремя остановился. Он молодец.

– А я теперь ничего не знаю.

– Это пройдет, – он помолчал, – я могу подсказать, помочь. Мне так показалось.

– Почему ты уверен, что сейчас всё получится? Что грустная история не повторится?

– Чья грустная история?

– Браво! – теперь помолчала я. – Твоя или моя, а то и обе вместе.

– В тот брак мы с женой входили, как в обычный роман, который длится ровно столько, сколько длится очарование друг другом.

– Хочешь сказать, что сейчас ты уже не очарован? Или не очаровывался мною вообще?

– Глупо.

– Что именно?

– Глупость сказала и упорствуешь.

– Я упорствую?

– Ты упорствуешь. Тебе плохо – я понимаю. Но это не повод, чтобы опошлять…

Я прервала Марка:

– Прости. Ты прав. Прости. Ты не закончил свою мысль.

– Прощаю. Я просто хотел сказать, что сейчас я готов трудиться, чтобы построить отношения, семью.

– Не понимаю, – я наморщила лоб, – на досуге ты сочинил еще одну теорию относительно счастливого брака?

– Почти. Просто много думал над твоей теорией относительно идеального мужчины.

– Я этого не хотела – прости. Чувствую, мои извинения становятся главной темой вечера.

– Серьезно. Я думал, почему у тебя так часто встречается слово «состоялся», и понял.

– Неужели.

– Давай-давай – скажи еще пару слов и подтвердишь свое предположение относительно темы вечера.

– Я внимательно тебя слушаю.

– Не подтвердила, молодец.

– Ты уходишь в сторону.

– Я не могу игнорировать твои замечания, но я возвращаюсь. Я понял, что нельзя состояться в чем-то, не вложив все силы, душу, много времени и главное – желания состояться.

– Я тоже поняла: ты запиши всё это на бумаге, а я потом прочитаю и постараюсь разобраться. Заплатить не обещаю, но усилия, чтобы разобраться, приложу. Но сейчас – я ничего не поняла.

– С первой минуты нашего знакомства я тружусь.

– Устал?

– И ты трудишься – можешь в этом не признаваться. И чем больше труда я вкладываю – тем ты мне дороже и тем сложнее мне от тебя отказаться.

– А я устала. Это что-то значит по твоей теории? Уставать трудящиеся на стройке брака должны или нет?

– Ты серьезно?

– И я эгоистка, и ты эгоист. Я всё только со своей колокольни, ты – со своей. У меня теория, у тебя теория. Говорили-говорили и договорились до семьи?

– Я так понимаю, что не договорились.

Слова у меня еще оставались, но продолжать прения не хотелось. Ни слушать, ни говорить. Какой смысл? Глаза наши молчат – блеска нет. Руки друг к другу не тянутся – некогда, нам надо четко формулировать мысли! Чертовы умники! Нет, чтобы молча начать целоваться – так мы чешем языки. Теоретики труда и счастья хреновы… Я поднялась из-за стола. Марк поднялся следом.

– Завтра сдашь платье сам. Без меня, ладно?

Марк поцеловал мою руку.

– Вот и поцелуй.

– Что ты сказала?

– Так, ничего, – я посмотрела на руку, будто проверяя, не остался ли след от помады после поцелуя. Глупость, конечно, но другого смысла в таком пристальном изучении своей же руки не было. Потом подняла глаза на Марка: – И еще. Я сама тебе позвоню, хорошо?

Он всё понял, кивнул головой и не стал ничего говорить в ответ. Я уходила, не оборачиваясь. Шла и думала, что если решу в основу брака положить дружбу и взаимопонимание, то обязательно скажу Марку, что он всё понял неправильно…

Когда приехала в аэропорт, поняла – не хочу возвращаться. Не могу. Если вернусь сейчас – получу разрыв сердца. Лучше остаться здесь. Пожить-подумать. К Марку любовь «была», если она была. К Максу любовь тоже «была». К чему мне возвращаться? К кому? Что-то объяснять, молить о прощении? Драматические спектакли – не мой стиль. Я сама недавно говорила, что если слишком долго чего-то ждешь, то, как правило, получаешь фигу с маслом (простите за грубость). А если добиваешься и получаешь-таки желаемое, то оказывается, что тебе этого счастья уже вовсе и не нужно. Прямо в аэропорту отправила по факсу заявление о собственном желании уволиться.

Естественно, тут же раздался звонок. К гадалке не надо ходить, чтобы понять, что звонила Нюся.

– Я думала, что мы – подруги!

– Так и есть. Я очень тебя люблю, Нюсь. Не ругай хоть ты меня, дорогая.

– Ладно. Ты остаешься с Марком?

– Нет.

– Когда приедешь?

– Нюсь, хочу здесь задержаться.

– Где здесь?

– Еще не решила, где именно.

– Не сходи с ума! Еще все можно исправить с Максом. Или выбери Марка. Прими решение, в конце концов! Сколько можно витать в облаках?!

– Я не знаю, чего хочу. Понимаешь? Знаю, что хочу пожить здесь. Одна. И подумать. Может быть, потом смогу что-то решить.

И тут Нюся сказала то, чего я от нее не ждала:

– Знаешь, может быть, ты и права. Оно у тебя есть. Дай Бог, выведет.

– Оно?

– Звериное чутье, что нужно делать. Ты такую стойку принимаешь, будто на затылке радар, который направление указывает. Покрутишь этим радаром, и ты уже знаешь, что тебе сейчас нужно. А у меня всегда всё от головы.

– Поэтому у тебя всё хорошо, а я опять только и имею, что радар, и чую им, что мне сейчас нужно.

– Ты только звонить не забывай, ага?

– Обещаю, Нюсь, что буду. Регулярности только не обещаю.

– Я и не тешу себя напрасными надеждами. Ну, ты хоть потом, позже вернешься?

– Не знаю.

Выключила телефон и решила купить местную сим-карту. Невозможно начать новую жизнь со старым номером телефона.

Шла по улице и увидела парикмахерскую. Зашла, даже не подумав зачем. Сказала «Bonjour [2] » и села в кресло. Зал маленький. Кресло всего одно. Мастер тоже один. Внешность не европейская. Если надеть чалму – вылитый индус. Я смотрела на себя в зеркало. Он смотрел на меня в зеркало. Смотрел не на мои волосы, а в глаза, но взгляды наши не встретились.

– Madame?

– Comme vous voulez [3] .

Мастер продолжал смотреть на мое отражение в зеркале. Я же смотрела в зеркало, но видела в нем не себя. Нюся только-только поступила в институт, как у нее начался бурный роман. Мальчик учился в архитектурной академии на промышленном дизайне и увлекался буддизмом и музыкой. Казалось, что музыкой больше – бренчал на гитаре в студенческой группе. А когда мы с Наташкой приходили в гости в общагу – отбивал нам странные ритмы на там-таме и рассказывал нам о буддизме. Очень светло улыбался. Это всё, что видела я. Втроем мы виделись редко. Зато они почти всё время проводили вместе вдвоем. Они не говорили о свадьбе, но в Наташке с каждым днем крепла уверенность, что со дня на день они поженятся. И вот однажды он позвал нас к себе после концерта. Наташка задавала глазами ему вопрос: мол, ты уверен, что зовешь нас обеих? А он будто не замечал этого ее вопроса, как-то светло шутил и вел нас обеих за руки к себе в общагу. Про себя я думала, что выступали они сегодня как-то необычно. Очень уж хорошо играли. Я бы сказала, слишком хорошо. Как в последний раз, как будто прощались. В его комнате мы уселись рядком. Из воздуха появился чай и конфеты. Пили чай, и тут мальчик сказал, что едет в Индию. На месяц. Мы порадовались за него и ничего не заподозрили. Будто бы. Наташка скучала, писала ему письма по электронке. Он иногда отвечал. Вернулся он не через месяц, а только через два. Совсем прозрачным и лысым. Увидев широко открытые глаза Наташки, он с улыбкой сказал: