– Потом мы выпьем вина, а сейчас скажите мне, что красивого Вы увидели в этих обычных людях. Точнее, что Вам показалось.

– В них нет боли.

Старик посмотрел на меня, поднялся и пошел, сказав будто бы себе:

– Пожалуй, выпить нам пора прямо сейчас. Как говорится, по русскому обычаю.

Он ушел недалеко. Потянул из воды какую-то веревку, я услышала звон и шуршание. Он уже шел обратно, держа в одной руке два граненых стакана, надетых на бутылку водки. В другой руке – тарелку с куском сыра и нож.

– Знаете, Наташа, никак не могу полюбить этот чертов сыр.

– Так может и ну его? Чего себя неволить?

– А вдруг эта любовь случится именно сегодня?

– Да уж! Вероятность велика – 50 %.

– Вот видите! Вы уже шутите!

– Я всегда шучу.

– О! Это очень известная манера игры в прятки, – разговор не отвлекал его от сервировки: он резал кубиками сыр и разливал водку. – Давайте выпьем, и я Вас спрошу.

– Про боль?

– Давайте выпьем, а потом я спрошу – не торопитесь.

Мы чокнулись и выпили, поморщились и принялись жевать сыр.

– Как Вам, Наташенька, сыр?

– Неожиданный вопрос. Я думала, разговор будет гораздо серьезнее.

– Не торопитесь, это всё еще увертюра, это еще не вопрос.

– Если честно, второй раз за всё время пребывания в Париже ем сыр. У меня такая партизанская война – не есть в Париже сыр.

– Война против французов?

– Нет, что Вы! Против чего-то большего эта моя война. И сыр в ней – условность. И не есть его – условность. Другого способа не придумала, потому веду маленькую нелепую войну против поедания сыра в Париже.

– Война – сильное слово. Я так понимаю, что оно отражает Ваше внутреннее состояние, а вовсе никак не характеризует предпринимаемые действия. Ну, да ладно. Надеюсь, водка не находится в зоне конфликта? Как Вам она?

– Хороша. Но она не подействует до тех пор, пока я буду в напряжении ожидать Вашего вопроса.

– Намек понял. Не будем более переводить ценный продукт. Сударыня, позвольте полюбопытствовать: какой такой боли в них нет? – Лука Демьянович кивнул в сторону беззаботно танцующих.

Я молчала. Ждала этого вопроса, но всё равно оказалась к нему не готовой. Водка растеклась по телу теплом и спокойствием. Сейчас для меня самой слова о боли показались бы очень странными. Только я бы не стала ничего уточнять. Я бы сделала вид, что не придала им значения. Налила бы человеку, сказавшему их, водочки. Рассказала бы забавную историю, чтобы вызвать улыбку, а лучше смех. И постаралась бы убедить себя, что слова о боли были случайными. Боли на самом деле нет, и слов о ней тоже больше не будет. Лука Демьянович оказался не из породы трусливых страусов. Он помолчал вместе со мной, а потом продолжил:

– Мы можем видеть только то, что руки и ноги у них на месте, что им сейчас весело, а что будет потом, когда никто не будет их видеть, что у них на душе – мы не можем видеть. Ни сейчас, ни потом.

Я почувствовала, что тепло дня растаяло совсем. От воды потянуло свежестью, рождающей в теле озноб.

– А не завалялся ли у Вас плед?

– Завалялся, – Лука Демьянович вытащил из-под своего кресла пакет, из которого извлек два клетчатых шерстяных пончо.

Я забралась с ногами на кресло и закуталась в мягкую клетку.

– Спасибо. Я забыла спросить, может быть, Вы кого-то ждете?

– Почему так решили?

– У Вас было два кресла для гостей. Сейчас мне кажется, что это вовсе не случайно.

– Права, матушка. Там, – он опять кивнул в сторону танцплощадки, – отплясывает мой внук. Он натанцуется и всегда ко мне приходит. Мы сидим, немножко разговариваем. А иногда он приходит со своей девушкой. Поэтому я всегда выставляю три кресла, беру немножко на стол и пончо, чтобы они подольше не начали стучать зубами от холода и побыли со мной. У меня еще есть в термосе горячий чай. Хотите горячего чаю?

– Очень!

Через минуту мои ладони согревала крышка-чашка крепко заваренного чаю. Я делала быстрые глотки. Стало жарко. Я будто начала оттаивать изнутри.

– Вам знакомо чувство тупой тянущей боли, когда Вы понимаете, что любовь была. Она перестала быть, а Вы поняли, что это была именно она?

– Нет. Но меня радует, что мы уже говорим о любви.

– Вы никогда не опаздывали в любовь?!

– Нет. Она же не поезд.

– Вы – счастливый человек!

– Да, – он налил водки себе и мне, – давай выпьем. Что-то мне подсказывает, что я могу говорить тебе «ты».