С: Я полагаю, речь идет об интроспекции и самонаблюдении, но такой ответ слишком общий и не раскрывает особенностей каждого из вариантов интроспекции и тем более не показывает специфику именно интроспекции как особого метода в отличие от простого самонаблюдения. Так что краткий ответ на этот вопрос будет по сути неверным. А.: Я специально дал тебе возможность убедиться в ограниченности такого способа приобретения и проверки знаний. Во-первых, речь идет о простом заучивании неких готовых формул, которые кажутся верными, как правило, лишь составителю подобных программ. Во-вторых, здесь принципиально исключается момент более или менее глубокого понимания того или иного положения, а это в принципе может привести к механическому задалбливанию готовых формул без осмысления путей их вывода. Но данная система обучения может быть использована в других случаях: ты, например, осваиваешь компьютер, и подобная программа, где тестируются твои раз и навсегда определенные, необходимые навыки, была бы весьма полезна. Однако не стоит забывать и об ограничениях данного способа обучения.

Впрочем, нам пора завершать разговор о том довольно разнородном конгломерате школ и направлений, который называется “объективной психологией”. Упомяну еще лишь одного автора, который пытался создать свой, казавшийся ему оригинальным, вариант “объективной психологии”. Это был русский психолог Константин Николаевич Корнилов. Как

только произношу это имя, сразу же всплывают две ассоциации: “марксизм” и “реактология”. С: Почему марксизм? “Реактология” К.Н. Корнилова

А.: Потому что как раз Корнилов в 1923 году на первом съезде по психоневрологии сделал некий “программный” доклад, который был тогда назван “программой построения психологии на основе марксизма”. На самом деле, в этом докладе и последовавших после него событиях отразилась вся драматичность российской истории того периода и ее противоречивость. Сам этот съезд был организован ведущими психологами дореволюционного периода: уже известными нам Челпановым и Нечаевым (См. [18, с. 12]). Корнилов в то время был сотрудником Психологического института, возглавляемого Челпановым. После этого доклада в 1923 году, в котором он порадовал власти стремлением строить психологию на “единственно научном фундаменте марксизма”, бывшего официальной идеологией, Корнилов был назначен директором института вместо отстраненного Челпано-ва. Челпанов ведь “звал назад”, к “реакционной идеалистической психологии”, а Корнилов был пионером новой, невиданной еще, но заранее объявленной единственно научной и потому верной советской психологии. И не было замечено тогда, что идеалист Челпанов дал более глубокий анализ подлинного (не вульгарного) марксизма в своей работе “Психология и марксизм”, вышедшей в 1924 году [29], чем это было сделано Корниловым в его докладе и последующих трудах.

Не анализировался и тот факт, что знаменитейший Павлов обратился не к кому-нибудь из новых психологов, а именно к Челпанову с предложением об организации психологического отдела в Колтушах. Много лет спустя известный психолог Владимир Петрович Зинченко скажет по этому поводу: “Видимо, И.П. Павлову для дальнейшего развития исследований высшей нервной деятельности человека понадобилась психологическая культура, и он искал ее не в обещанной новой марксистской психологии (она ведь еще только должна была быть построена), а в той психологии, которая ему была известна и к которой он относился с уважением”

284 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение [30, с. 83]. Более того, не могу не упомянуть здесь один интересный эпизод, который произошел с Алексеем Николаевичем Леонтьевым в то далекое время, когда он был сотрудником нового директора института психологии Корнилова, и его вместе с Лурией отправили в командировку в Ленинград для изучения работы павловских лабораторий в Институте экспериментальной медицины.

А.Н. Леонтьев: Я явился в институт, и Фурсиков, ассистент института — по-теперешнему заместитель директора по науке — представил меня Павлову. До этой торжественной минуты я участвовал в обходе им лабораторий, успел поразиться принятому там стилю работы — как Павлов обращается с сотрудниками, как консультирует различных исследователей, как разговаривает со множеством врачей, которые сидели по всем углам и — я снова пользуюсь терминологией тех лет — “отсасывали собачий сок”. Одним словом, к тому моменту, когда Фурсиков сказал, что из Москвы приехал наш молодой коллега, который некоторое время побудет у нас, я уже несколько осмотрелся в институте. И.П. Павлов охотно сказал что-то вроде “да-да”, мы пожали друг другу руки, и тут он спросил меня: “А как поживает Георгий Иванович?”

Я был молод и неопытен, а потому страшно смутился. “Иван Петрович, — сказал я, — Георгий Иванович у нас в институте более не работает, наш директор теперь — Константин Николаевич Корнилов, в институте многое переменилось — мы культивируем теперь объективные методы исследования психики, и вот почему я командирован к вам”. Реакция была незамедлительной, даже мгновенной. Так как мы стояли очень близко друг к другу, поведение Павлова было особенно демонстративным: он, не сделав ни одного шага, повернулся ко мне спиной и, бросив фразу: “Сожалею, молодой человек, сожалею”, отмаршировал прочь [Там же, с. 99-100].

А.: Но самое главное, в тот момент не поняли, что Корнилов, провозгласив марксизм новой “философией психологии”, был весьма далек от формулирования действительной программы построения психологии на новой основе. Он предлагал примерно то же, что в свое время, в дорефлексологи-ческий период своей деятельности, Бехтерев, — соединить субъективную эмпирическую психологию сознания с “объективной психологией” (бихевиоризмом, рефлексологией). Они, по его мнению, как элементы должны войти в марксистскую

психологию (См. [31]). Уже из этого ясно, что при соединении могла получиться только эклектическая конструкция, которая никак не могла оказаться марксистской именно потому, что в последней совершенно иначе понималось и сознание, и поведение. Заслуга Корнилова, пожалуй, только в одном: он привлек внимание психологов к действительно значимым положениям в марксистских философских книгах, которые могли сыграть свою роль в становлении новой психологии. Но у Корнилова они такой роли не сыграли. С: Догадываюсь.

А.: Да, собственная психологическая концепция Корнилова, которую он называл “реактологией”, была как раз такой эклектической конструкцией, где от марксизма ничего не было. Основным понятием этой концепции было понятие реакции, которое, по Корнилову, отличалось от такового в бихевиоризме.

К.Н. Корнилов: Тем-то отличается акт реакции от рефлекса и психического состояния, что тогда как первое есть лишь узкофизиологическое, а второе — узкопсихологическое понятие, абстрагированные из проявлений живого организма, реакция есть акт биологического порядка как выявление всех функций организма во всей их целокупности, где есть и физиологическая сторона, и ее “интроспективное выражение”… Совокупность-то этих реакций …и составляет предмет науки о поведении человека, строящийся в полном согласии с методологическими предпосылками диалектического материализма (Цит. по [18, с. 38]). А.: В результате реактологических исследований не было выявлено никаких конкретных психологических закономерностей, кроме очень незначительных сведений о скорости протекания элементарнейших реакций человека. Правда, Корнилов считал, что открыл новый закон, названный им “законом однополюсной траты энергии”, который заключался в следующем. Чем больше энергии тратится на мыслительные процессы, тем меньше ее остается для проявления движений вовне, то есть, грубо говоря, умственные и физические проявления обратно пропорциональны друг другу. В принципе эта связь была известна очень давно, обсуждалась, кстати, тем же Сеченовым, но только Корнилов сделал отсюда сверхо-бобщающие выводы. Впрочем, во многих своих высказываниях ему пришлось раскаиваться. С: Что ты имеешь в виду?