Шрифт:
— Дура,— довольно громко говорил Хабо, зная, что супруга туга на ухо и все равно не услышит.— Дура беспросветная... большая честь для меня идти к какому-то шорнику
Хабо был чванлив, о чем знал весь аул, но не в тем крылась причина его нежелания посетить дом соседа. Он вообще не хотел никуда уходить, опдсаясь за жеребца, которого получил недавно от Балан-Тулхи-Хана.
Дело в том, что лавчонку свою Цораеву пришлось закрыть, ибо слишком трудно стало объяснять властям происхождение тех или иных товаров, и Хабо вместо нее открыл случной пункт.
Новое предприятие работало ни шатко, ни валко: барышей особых не приносило, потому что все племенные жеребцы и кобылы состояли на учете в колхозах и редко кто из частников приводил к нему свою животину в надежде получить потом породистого жеребенка. Несколько же дней назад Цораеву привалило настоящее счастье: Балан-Тулхи-Хан самолично привел к нему племенного красавца с вызвездью на лбу и велел беречь его, как зеницу ока. Мулла пришел поздно вечером, когда на улицах уже не было ни души, и просил держать сделку втайне. Зв использование жеребца Хабо должен был платить эфенди определенную мзду.
Цораев осматривал коня в закрытой конюшне, освещенной «летучей мышью», и восхищенно причмокивал языком. Теперь-то дела пойдут иначе. Стоит аульчанам узнать, что у Хабо появилось такое чудо, как от клиентов отбоя не будет. Он пообещал мулле никому не говорить, откуда конь, и тут же отсчитал задаток.
Но не прошло и двух дней, как Балан-Тулхи-Хан явился снова. И опять вечером. Высохшее аскетическое лицо эфенди было злым и встревоженным.
— Береги коня, Хабо,— сказал он, отказавшись войти в дом и остановившись у входа в конюшню. Из полуоткрытых ворот ее на муллу падал свет фонаря. Глаза его зло блестели.— Его хотят увести...
— Кто посмеет это сделать, эфенди? — испуганно спросил Цораев.
— Только один человек, зная, что аргамак принадлежит мне, способен угнать его...
— Кто же, эфенди?
— Азамат...
Цораев чуть не проглотил язык. Он так и не нашелся, что сказать в ответ.
— Днем и ночью стереги.его, Хабо,— глухо проговорил мулла.— Иначе от меня добра не жди...
— Да я... да что ты, эфенди, я с радостью...
Балан-Тулхи-Хан ушел, даже не попрощавшись.
И вот теперь, зная, что вездесущий Азамат Мамакаев, гроза горных аулов Чечни, Ингушетии и Осетии, дал слово угнать жеребца, Цораев должен был тащиться на ренчен фаршаг к какому-то безродному шорнику, оставив дом и конюшню на попечение глухой жены.
Но делать было нечего. Ни один мусульманин не может позволить себе нарушить веками освященных традиций. И Хабо Цораев велел жене не давать собакам еды, запер конюшню на все запоры, покинул усадьбу и засеменил к дому шорника.
Когда Хабо вошел в комнату, где лежал сын шорника с ногой в лубках, перебинтованной не совсем чистой марлей, «веселение» больного уже началось. Обменявшись с хозяевами и болящим приветствиями, соответствующими случаю, Цораев постарался занять место поближе к окну, чтобы время от времени поглядывать на свою усадьбу.
Среди гостей на ренчен фаршаге были известные всему аулу люди, и только двух из них Хабо видел впервые. Один, с бритой головой и широкими скулами, был похож на татарина. Лицо его, грубое и неприветливое, было освещено слева, и Цораев не мог оторвать взгляда от его уха. Скрюченное, обезображенное, оно выглядело отталкивающе и зловеще. Второй стоял, опершись о притолоку двери. Черный, чубатый, он мог быть и осетином, и чеченцем.
На круг перед кроватью выскочил плясун и завертелся волчком. .Хабо увлекся, наблюдая за его ужимками, и раскатисто хохотал, держась обеими руками за тугой живот.
Потом были песни, рассказы, опять танцы. Цораев уже забыл о необходимости посматривать в окно, предаваясь веселью вместе со всеми. Но вот, случайно бросив взгляд в сторону, он мигом перестал смеяться. Одноухий и его спутник исчезли.
Покидать подобное сборище незаметно, не дождавшись конца представления, не принято — недолго и оскорбить хозяина. Но если это сделали двое неизвестных, то почему не сделать и ему? Тем более, что ему вдруг показалось странным одно обстоятельство: знаменитые волкодавы, которыми Хабо Цораев немало гордился, давно молчали.
Он потихоньку подобрался к дверям и выскользнул наружу. К своему двору толстый Хабо почти бежал, отдуваясь так, что слышно было на соседней улице. А псы не лаяли.
... В ту ночь бывшего лавочника едва не хватил удар. Обе собакилежали посреди двора, вывалив языки, конюшня была открыта, жеребца Балан-Тулхи-Хана и след простыл..
Именно поэтому утренняя встреча Денгизова с Шукае-вым не состоялась. В угрозыске стало известно о ночном происшествии в усадьбе Цораева. Стиль ограбления выдавал руку Мамакаева: отравление собак, взлом замка на воротах конюшни — все это не оставляло сомнений в причастности к похищению коня главаря чечено-ингушских абреков.